Диссидент-2: Слово и дело

– Мне Саша рассказывал, когда я в феврале по делам в Москве был, – много тише пояснил он, не расшифровав непонятного «Сашу». – Эти твои иноагенты много шуму наделали в Политбюро, несколько дней спорили – стоит такое делать или нет, так и не решили ничего, отложили вопрос. А оно вон как оказалось... Они вопрос отложили, а тебя сюда засунули...

Тут до меня дошло, что Саша – это Александр Шелепин, друг и соратник Семичастного по комсомольской работе. Шелепин пока сидел в Политбюро ЦК КПСС и должен был быть в курсе того, что обсуждают люди, обладающие высшей властью в 240-миллионной стране. Таких «комсомольцев» вроде было несколько, но большинство уже разъехалось – кто на Украину третьим первым замом предсовмина, а кто и послом на другой конец света.

– Про Политбюро не знал, – сказал я. – Не думал, что моя записка дойдет до таких вершин.

– Это большое изменение законодательства, – ответил Семичастный. – Его нельзя оставить на уровне обычных исполнителей. Поэтому и подняли вопрос там. Но осторожничают... они всегда осторожничают. Но это значит, что Андропову... ты же по линии КГБ записку подавал?

– Да.

– Понятно. Тогда будь уверен, что Андропову твоя идея пришлась по душе.

Я мысленно хмыкнул – возможно, именно поэтому я ушёл с повышением в Сумы, а не с понижением – в Анадырь.

– Мне об этом никто ничего не говорил, – с легкой обидой сказал я. – Начальник отдела вызвал и показал приказ о командировке. То, что это ссылка, было понятно, а остальное... об остальном можно было только гадать.

– Ты в целом в правильном направлении шёл, – похвалил меня Семичастный. – А ещё что?

«И этот туда же».

– Не знаю, – честно признался я. – В январе у меня было несколько дел... помимо обычной текучки. Диссиденты, Петр Якир среди них... но там ничего толком не получилось... ещё с Высоцким познакомился, хотя и шапочно...

Высоцкого Семичастный пропустил мимо ушей, и мне не пришлось рассказывать о том, что я переспал с любовницей этого актера, а вот диссиденты во главе с Якиром его заинтересовали. Я сделал очень краткую выжимку тех событий, но и она заняла минут десять, за которые мы успели выйти на набережную.

– Это не выглядит чем-то серьезным, – резюмировал он. – Обычная работа, к тому же с санкции руководства, за такое не наказывают, хотя... За пять лет в Комитете многое могло поменяться. Или нет?

Я понял, что Семичастный всё-таки скучал по своей прежней должности и к деятельности преемника относился ревниво. Интересно, что будет, если я ему расскажу про будущее и про то, что Андропов дорастет до Генерального секретаря? Но испытывать собеседника такими откровениями не стал.

– Людей у нас стало больше, работы прибавилось, особенно после шестьдесят восьмого года, – пояснил я, и Семичастный с пониманием кивнул. – В остальном мы работаем так, как и прежде работали, а нужны другие методы.

– И какие же?

– Жестче надо быть, – объяснил я. – Иначе эти сукины дети не понимают. Думают, что мы слабые, и имеют на это право, потому что мы с ними нянчимся, как в детском саду. Я говорил с младшим Якиром, он же даже гордится тем, что делает. Боится, конечно, но гордится. Передо мной гордился тайно, не вслух, а перед своими соратниками, наверное, не скрывается. И они ему подражают. Хотя какие там соратники... так, сброд один...

Семичастный немного помолчал, глядя на Псёл.

– Смело... Очень смелые рассуждения. Но теперь я, кажется, понимаю, почему тебя хоть и на время, но убрали из Москвы, – я недоуменно посмотрел на него. – Виктор, ты знаешь, почему меня, Колю Месяцева, Колю Егорычева, Вадима Тикунова так спешно раскидали по миру?

Я молча кивнул. В СССР этого времени разгром группировки «комсомольцев» не был общедоступным знанием, но те, кто имел уши и глаза вполне мог сделать правильные выводы из череды отставок и назначений, пусть и растянутых на годы. Я – вернее, «мой» Виктор – это мог знать просто из-за места работы и общения с политически подкованными, но идеологически незрелыми гражданами. Конечно, Орехов подобными делами не увлекался, но кто мог догадаться, что творилось у него в душе? Насколько я помнил, его предательство было внезапным для всех, в том числе для начальства и ближайших коллег.

– А если знаешь, зачем вылезаешь с этим? – вдруг рявкнул на меня Семичастный.

***

Этот приступ начальственного гнева был неожиданным – настолько, что я отпрянул в сторону, опасаясь, что вслед за рыком последует поставленный удар в челюсть. Но к рукоприкладству Семичастный переходить не спешил – он просто грозно смотрел на меня, хотя с его лицом это выглядело не так страшно.

– Простите... Владимир, я не понимаю, – пролепетал я. – Возможно, мы говорим о разных вещах? Я был уверен, что из Москвы вас перевели, когда... Леонид Ильич получил достаточное число сторонников в Политбюро, то есть его группа оказалась сильнее аппаратно.

Весь гнев моментально вышел из Семичастного и растворился без следа. Он отвернулся от меня и зло сплюнул в воду.