Диссидент-2: Слово и дело

Эта рутина захватила и меня, но я имел небольшую отдушину – подготовку к смотру художественной самодеятельности, который надвигался неотвратимо. Перед отъездом я выложил Саве всё, как на духу – без ссылки на источник знаний, конечно, лишь голую информацию про то, какие песнопения имеют шанс победить на республиканском конкурсе. Сама идея петь украинский вариант песни его не пугала, но и не вдохновляла – впрочем, он согласился немного поводить наш ансамбль за нос. Мы договорились, что на репетициях продолжим исполнять «Позови меня с собой» на русском, а сами отдельно потренируем украинский – и даже провели пару сейшенов у меня в квартире. Наверное, Сава чувствовал себя кем-то вроде разведчика в тылу врага, а вот мне было слегка неловко, что я вовлекаю его в игры, которые к нему, по большому счету, не имеют ни малейшего отношения.

По нашему с ним мнению, с обкомовской переводчицей нам повезло – её версия песни нуждалась лишь в небольшой и не критичной подгонке, которую мы могли сделать и сами. Тяжелее было не запутаться в различных «забирає» и «спитає», а также не забыть, как правильно произносятся «i» и «и». Конечно, нам никто не запрещал притащить на смотр настоящие пюпитры – их запас имелся в театре – и петь прямо с листа, но это могло смазать эффект. Правда, я не очень представлял, на какой эффект рассчитываю, и нужен ли он мне такой ценой.

Но когда до самого смотра оставалось три дня, Сава явился ко мне домой явно не форме. Во всяком случае, гитары у него с собой не было, зато имелась бутылка дешевого портвейна харьковского разлива.

Он молча прошел сразу на кухню и начал накрывать на стол. Я наблюдал за его манипуляциями, но когда он нашел штопор и подступил с ним к своему портвейну, не выдержал – подошел, отобрал главное оружие алкоголика и спросил:

– Сав, что случилось? На тебе лица нет.

***

Сава объяснял мне ситуацию минут пять – сбивчиво и постоянно перескакивая с пятого на десятое. Но когда он закончил, лица не было уже на мне. Оказалось, что из-за нашей самодеятельности он серьезно затянул с подачей на утверждение репертуара для сборного концерта. Обычно с этим никаких проблем у его рок-банды не было – никому не придет в голову запрещать всеукраинские хиты, которые и ожидали услышать зрители на таких «сборниках». К тому же большую часть цензуры во дворце культуры осуществлял директор Тарас Николаевич самолично, так что Саве и бегать никуда не приходилось.

Но данный конкретный концерт готовился через сумской комсомол, и директор, увидев незнакомую песню в списке, сразу же погнал подчиненного в комсомольский обком, чтобы тот получил нужную визу и прикрыл свою и директорскую задницы от возможных неприятностей. Слышать при этом Тарас Николаевич ничего не хотел – и все речи Савы про то, что в «Сказке» нет никакого криминала, что это классная песня и вообще потенциальный хит, который порвет местный танцпол, были проигнорированы. В итоге Сава плюнул, оделся в соответствии с допустимыми в здешнем обществе представлениями о моде и отправился к чиновникам.

В обкоме комсомола текст «Сказки» прочитали, посмотрели на просвет, обнюхали и потребовали фамилию автора. Когда Сава вякнул про «народ», ему закономерно не поверили – представленная песня ни в коем случае не была похожа на «Русское поле» или на «В лесу родилась елочка». Он пытался настаивать, но его прижали к стенке и он выдал, что слова и музыку написал его одноклассник. Правда, фамилию и место работы этого одноклассника Сава не сказал, хотя, возможно, в этом случае никаких проблем у него не было бы. А так ребята-комсомольцы напряглись, сделали стойку – и отказали в литовании по формальным причинам. То есть придрались к строчке «душа как храм без божества», которую посчитали религиозной пропагандой. [1]

В принципе, ничего страшного не произошло – не утвердили и не утвердили, есть другие композиции, которые группа может сыграть. Сава рассказывал, что у них иногда заворачивали песни под самыми разными предлогами – в основном, почему-то, сумским чиновникам не нравился репертуар белорусских «Песняров», которые сидели у меня в печенках за недолгое пребывание в Лепеле. Наверное, это была ревность к успехам вокально-инструментального ансамбля из соседней республики. Поэтому я не очень понимал расстройство Савы. Но он объяснил, и я едва не отругал себя за непонятливость.

Как и любой лидер команды музыкантов-любителей, Сава очень хотел прославиться. Вот только шансов у него было не очень много – перепевкой популярных песен успеха добиться невозможно, для таких групп выступление на городских мероприятиях – потолок, который не перепрыгнуть при всём старании. Сава это понимал, наверное, лучше своих товарищей, и его такое положение расстраивало донельзя.