Вольф-Дитер Циммерман добавляет, что «не разрешалось заглядывать в латинский или греческий текст или прибегать к научной литературе и комментариям – стих нужно было воспринимать как Божие слово, обращенное непосредственно к читающему»317. Многих семинаристов это поначалу напрягало, но былые студенты Бонхёффера еще в Берлине привыкли к такому методу. Они выезжали со своим учителем в уединенную хижину в Билефельде, селились в общежитии в Пребелове и в целом служили ему «подопытными свинками». Готовность, с которой старые ученики принимали указания Бонхёффера, облегчала путь и другим семинаристам, хотя порой не обходилось без сложностей. Однажды после недолгого отсутствия Бонхёффер возвратился и обнаружил, что ежедневные медитации на стих из Писания заброшены, и ясно дал понять, что недоволен таким положением дел.
Однако медитация смущала не только семинаристов. В письме от октября 1936 года Карл Барт предупреждал, что его тоже беспокоит практика, отдававшая, по его словам,
духом монашеского эроса и пафоса. Не могу сказать, чтобы меня это устраивало… И я не смирюсь просто так с существенными расхождениями в принципах богословской работы и воспитании религиозного чувства… Не принимайте это как голословную критику, мне пока действительно мало что известно о ваших усилиях в этом направлении, но я хочу, чтобы вы заранее представляли себе вопросы, которые я намерен задать, несмотря на всю мою личную к вам симпатию318.
Бонхёффер избегал авторитаризма, но питал традиционное уважение к порядку и не предлагал студентам поиграть в равенство. Авторитет лидера-служителя, в отличие от авторитарности вождизма, исходит от Бога, такого рода авторитет направлен на служение подчиненным, вверенным попечению лидера. Пример такой власти и такого служения Христос дал своим ученикам, и Бонхёффер стремился подражать Ему.
Бетге вспоминал о том, как в самом начале существования семинарии – они тогда всего несколько дней пробыли в Цингсте – Бонхёффер спросил, кто поможет прибраться на кухне. Добровольцы не вызвались, и тогда Бонхёффер заперся на кухне и сам принялся мыть посуду. Студенты кинулись за ним, но он не открыл им дверь. Об этом происшествии Бонхёффер в дальнейшем не обмолвился ни словом, но суть уловили все: он пытался привить ученикам ту же культуру взаимопомощи, что царила в его детстве, в доме его родителей. Эгоизм, лень, жалость к себе, манера перетягивать одеяло на себя – все это искоренялось. Так наследие семейства Бонхёфферов входило в жизнь и практику семинарий.
Другим неудобным для исполнения правилом совместной жизни стал запрет обсуждать брата у него за спиной. Бонхёффер прекрасно понимал, что жизнь согласно заповедям Нагорной проповеди никому не дается легко и естественно, однако если порой студентам казались тяжелы правила, ежедневные медитации и другие формы религиозной жизни, по крайней мере, на скуку в Финкенвальде никто пожаловаться не мог. Во второй половине дня непременно выделялось время для прогулок и спорта. Бонхёффер, как в его детстве – мать, неустанно организовывал досуг, затевал различные игры. Сражались в пинг-понг, в поисках директора студенты, как правило, в первую очередь заглядывали в комнату со столами для пинг-понга. Не забывали и про футбол. Шёнхер вспоминает, что «Бонхёффер, отличный бегун, всегда возглавлял нападение»319. Дух соревнования был присущ молодому ректору семинарии в полной мере, и Бетге вспоминает, что «он терпеть не мог проигрывать, когда мы состязались на берегу в толкании ядра, точнее, в толкании камней»320.
Альберт Шёнхер уточняет, что после ужина и вечернего отдыха в десять часов проходила завершавшая день сорокапятиминутная служба, «последняя нота дня, проведенного с Богом. Затем – тишина и сон. Так складывался день»321.
Бонхёффер ответил Барту по поводу его беспокойства насчет «монашеской» атмосферы Финкенвальде. Дитрих и сам относился к «пиетизму» с недоверием, но понимал, что столь же неправильно рассматривать любое прилежание в молитве и духовных дисциплинах как «законничество». Он наблюдал это уже в «Юнионе»: студенты гордились тем, что противостоят легализму так называемых «фундаменталистов», и ничего не предлагали взамен в сфере богословия. Итак, он писал Барту: