В Бухенвальде эту группу заключенных содержали так, чтобы они могли выдерживать допросы. В полдень они получали суп, вечером – «хлеб, маргарин и мармелад»688. Предписывалась ежедневная получасовая прогулка взад-вперед по центральному коридору. Семнадцать узников находились в изоляции, им даже гулять полагалось поодиночке или вместе с соседом по камере, но охранники заморочились отпирать и запирать по очереди столько камер и рассчитывать время прогулок, им гораздо больше нравилось отдыхать в своем обогреваемом помещении, так что они стали выпускать узников в центральный коридор партиями по шесть и более человек, что позволило заключенным общаться. Поначалу заключенных из разных камер пытались еще разводить по отдельным отсекам коридора, но вскоре, пишет Бест,
мы все стали собираться вместе и вели общий разговор. Сдвигая изо дня в день час прогулки, я сумел постепенно увидеться со всеми товарищами по заключению. Также и по утрам двери камер обычно отпирали в одно и то же время, между шестью и восемью утра, и мы отправлялись в туалет, а в наших камерах тем временем проводилась уборка689.
Вероятно, в эти два месяца Бонхёффер тоже успел пообщаться с большинством соседей.
По мнению Беста, Рашер оставался при убеждении, что его эксперименты «вполне оправдывались ценностью полученных таким образом научных результатов». Более того,
он не видел никакого преступления в том, чтобы выставить десяток человек на мороз или погрузить их в холодную воду, а затем предпринять меры для реанимации. Напротив, он весьма гордился тем, что сумел разработать методику, могущую, по его словам, спасти тысячи жизней, которые в противном случае были бы утрачены, а арестован он якобы был за попытку опубликовать результаты своих исследований в швейцарском медицинском журнале – если бы он разгласил свои исследования, это пошло бы на пользу также и британским морякам с торпедированных судов, которые часто умирают, так и не приходя в сознание, даже если их успевают подобрать живыми690.
Как ни странно, Бест относился к Рашеру скорее с интересом, чем с отвращением.
В то время меня не так уж шокировали его истории, да и других заключенных, когда они ближе познакомились с Рашером, тоже. Мы давно уже привыкли к тому, что внезапная смерть в порядке вещей. В любой момент каждого из нас или всех скопом могли задушить газом, расстрелять или повесить, и мы настолько были заняты борьбой за собственное выживание, что уже не оставалось сил посочувствовать неизвестным и безликим для нас людям, которые все равно уже были мертвы. К тому же Рашер оказался хорошим товарищем. Человеческий характер – штука парадоксальная: на всем протяжении нашего знакомства Рашер отличался отвагой, верностью и самоотверженностью. В те трудные дни, что нам предстояли, он станет душой нашей компании, и хотя он лучше других сознавал опасность конфликта, он с готовностью выступал против жестокости охранников, в чьей власти мы оказались691.
Едва ли Бонхёффер разделял подобное отношение к нацистскому экспериментатору, и трудно представить себе двух более несхожих людей. Бонхёффера Бест описывает так: