Дьюма-Ки

Если бы я коснулся первой фотографии, действительно ее исследовал (Карсон Джонс в рубашке «Близнецов», Карсон в одиночестве), все могло перемениться. Я смог бы почувствовать, что от него не исходит абсолютно никакой угрозы для Илзе. Наверняка бы почувствовал. Но я проигнорировал эту фотографию. И так и не спросил себя почему, если он представлял собой опасность, я нарисовал Илзе одну, разглядывающую все эти плавающие теннисные мячи.

Маленькой девочкой в теннисном платье была, разумеется, она. Как и практически всеми девочками, которых я нарисовал на Дьюма-Ки – даже теми, кто маскировался под Ребу, Либбит или (в одном случае) Адриану.

За единственным исключением: особы женского пола в красной мантии.

Персе.

Прикоснувшись к фотографии Илзе и ее бойфренда, я ощутил смерть: в тот момент не признался в этом даже себе, но ощутил. Моя ампутированная рука почувствовала смерть, повисшую, как дождь в облаках.

Я предположил, что угроза для моей дочери исходит от Карсона Джонса, вот почему так хотел, чтобы она держалась от него подальше. Но он был ни при чем. Персе стремилась остановить меня (думаю, предпринимала отчаянные усилия для того, чтобы я не нашел давние рисунки Либбит и ее карандаши), но Карсон Джонс никогда не был орудием Персе. Даже бедный Том Райли был всего лишь подручным средством, использованным за неимением лучшего.

Я смотрел на картину, но сделал неправильный вывод, упустил истину: смерть, которую я почувствовал, исходила не от него. Она кружила над Илзе.

И какая-то часть меня знала, что я не увидел истины.

Иначе почему я нарисовал все эти проклятые теннисные мячи?

Глава 16

Конец игры

i

Уайрман предложил таблетку лунесты, которая помогла бы мне заснуть. Искушение было велико, но я отказался. Однако взял с собой один из серебряных гарпунов, и Уайрман последовал моему примеру. С волосатым животом, чуть нависающим над синими трусами, с гарпуном Джона Истлейка в правой руке, он являл собой эдакого Купидона в расцвете лет. Ветер набрал еще большую силу. Ревел за стенами, завывал в дымоходах.

– Двери в спальни оставляем открытыми? – спросил Уайрман.

– Само собой.

– А если ночью что-то произойдет, ори как резаный.

– Вас понял, Хьюстон. И ты тоже.

– С Джеком все будет хорошо, Эдгар?

– Если он сожжет рисунок, безусловно.

– Ты держишься, несмотря на случившееся с твоими друзьями?

Кеймен – он научил меня вспоминать забытые слова по ассоциациям. Том – он посоветовал мне не отдавать преимущество своего поля. Держался ли я, несмотря на случившееся с моими друзьями?

Что ж, и да, и нет. Я печалился, но – не буду лгать – испытывал и подспудное облегчение; люди иной раз показывают себя абсолютными подонками. Облегчение – потому что Кеймен и Том, пусть и достаточно близкие мне люди, не входили в круг тех, кто действительно многое для меня значил. До них Персе еще не успела дотянуться. И при условии, что мы будем действовать быстро, Кеймен и Том могли остаться единственными жертвами.

– Мучачо?

– Да? – Мне казалось, что его голос доносится издалека. – Да, я держусь. Позови меня, если я тебе понадоблюсь, Уайрман, не стесняйся. На крепкий сон я не рассчитываю.

ii

Я лежал, глядя в потолок. Гарпун с серебряным наконечником находился под рукой, на прикроватном столике. Я слушал рев ветра и шум прибоя. Помню, как подумал: «Ночь будет долгой». А потом заснул.

Снились мне сестры Либбит. Не Большие Злюки – близняшки.

Они бежали.

Большой мальчик гнался за ними.