Дневная поверхность

Если подниматься на этот пик или на другие горные вершины, то пройдешь сначала лесную зону, потом начнутся альпийские луга, а еще выше ватный и влажный слой облаков, орлиные гнезда, а на самой вершине прямоугольные мраморные плиты, стоящие по многу рядов, как в строю. Это могилы тех русских воинов, которые на такой невозможной высоте разбили горноегерские части Гитлера, освобождая Румынию в 1944 году.

Высоко поднялся ты, русский солдат, далеко от Родины зарыты твои кости. Но лежат они не в чужой земле. И возле креста, и возле мраморных надгробий всегда живые цветы, положенные заботливыми руками…

Мы брели по аллеям весеннего парка и неожиданно наткнулись на Яноша Хитора. Он лежал на облупившейся садовой скамейке, положив голову на колени своей девушки. Янош смотрел сквозь голые еще ветви деревьев на медленно плывущие облака, и выражение лица у него было самое безмятежное.

Услышав шуршание опавших листьев под нашими ногами, он осмотрелся, вскочил и ринулся к нам.

— Я ждал вас сегодня утром около кафе, — с упреком обратился он ко мне.

Я извинился и объяснил, почему не смог выполнить обещание.

— Тогда сейчас же идем к моей тете! Я должен подарить вам белый цветок камня, — улыбаясь и в то же время настойчиво сказал Янош.

— Не могу, — ответил я, — у нас через полчаса обед. Мы обедаем все вместе, и я не могу опаздывать.

— Мы успеем! — горячо возразил Янош.

— Сколько идти до твоей тети? — уже с некоторой досадой спросил я.

— Двадцать минут.

— Ну, вот видишь, двадцать минут туда, да двадцать обратно и там минут десять — получается пятьдесят минут, а обед через полчаса.

Но Яноша не так-то легко было сбить с толку.

— Хорошо. Тогда я сам принесу белый цветок камня, пока вы будете обедать.

— Ладно, ладно, — ответил я с облегчением и отправился в отель.

Мы еще не кончили обедать, когда жена, показав в окно, сказала:

— Вон твой Янош. Он уже пришел.

Действительно, Янош прогуливался по тротуару.

Я тут же вышел. Он торжественно протянул мне большой бумажный пакет, в котором было что-то тяжелое.

— Я дарю вам этот белый цветок камня, — сказал Янош.

— Спасибо, — вежливо сказал я, собираясь положить пакет в карман плаща.

— Да вы хотя бы посмотрели на него! — с некоторой обидой воскликнул Янош.

Я развернул пакет. Это было скопление монокристаллов горного хрусталя, как бы вырастающих из одного стебля и действительно очень похожих на цветок. Солнечные лучи играли на гранях десятков хрустальных пирамидок и вспыхивали на их вершинах.

Только теперь я понял, что значит странное выражение Яноша «белый цветок камня». С трудом оторвав взгляд от камня, я протянул его Яношу и сказал:

— Спасибо, дорогой. Я не могу принять от тебя такой подарок. Он слишком хорош.

И тут Янош очень разволновался.

— Я геолог, — сказал он. — Я сам нашел и вырубил его на вершине высокой горы. — И, неожиданно взмахнув рукой, он прямо как будто с отчаянием продолжал: — Да вы просто ничего не понимаете. Это было в тысяча девятьсот сорок пятом году. Я, тогда еще мальчишка, играл на поле и подорвался на одной из немецких мин. Услышав взрыв, из деревни прибежали люди. Я лежал, в животе у меня была дырка, текла кровь, мне было очень больно, но никто не подходил ко мне. Все боялись, что там есть еще мины. Только один не испугался, он вынес меня на руках и отвез к врачу, а сам уехал со своей частью. Это был русский сапер с Украины. Фамилия его Симанович. Вы знаете такого?

— Нет, не знаю.

— Жалко, — с огорчением ответил Янош. — А я все время слушаю теперь по радио украинские песни. И вы первый русский, которого я вижу с тех пор. Должен же я подарить вам белый цветок камня.

Я принял этот подарок — белый цветок камня — знак дружбы. Наша дружба продолжается. И вряд ли ей страшны какие-нибудь испытания.

Пауза

Был теплый ноябрьский вечер. Мы сидели на не остывшей еще от дневного зноя каменной скамье во дворе Коринфского музея. С наступлением сумерек величественная, гордая и беспощадная красота Коринфа неожиданно стала мягкой, наивной, уютной. На небе зажглись большие яркие звезды, на море — зеленые и желто-красные сигнальные огни рыбачьих шхун, на шоссе — красные фонарики придорожных столбов. Тьма скрыла древние руины, многочисленные выбоины на камнях. Видимые только силуэтом, снова обрели законченность три, стоявшие в одну линию, колонны, с прихотливо вьющимся контуром капителей.

Мы сидели вдвоем с Верой Ивановной — два москвича, бог знает какими судьбами занесенные в этот теплый ноябрьский вечер в Коринф, — и отдыхали, пользуясь недолгим покоем.