Дневник

Сели все дроздовцы. Миноносец начал отчаливать. Толпа зашумела, прося принять на миноносец, но французы замотали руками. Какой-то офицер-самурец разогнался с мола и хотел прыгнуть на миноносец, до борта было сажени 1½, и попал в воду.

– Ой, ой, ооооо! – закричал он, захлебываясь между высокой стеной мола и миноносца. Французы засуетились и вытащили его. Только его вытащили, как другой уже прыгнул прямо в воду. Французы вытащили и этого, загалдели, закричали и, осыпаемые градом пуль из города, быстро отчалили. С берега все еще стучал пулемет. Миноносец зацепил баржу с сидящими там людьми и потащил ее из бухты. Когда он выходил из бухты, какой-то человек упал с борта в воду. У нас на берегу раздалось несколько револьверных выстрелов. Два офицера застрелились. Я ругал себя за то, что не сел на баржу. Кто же предвидел такой оборот? Вот порядки. Дроздовцев взяли всех до последнего человека, взяли всех бывших пленных красноармейцев, которые в любой момент могут обратно перейти к большевикам, а на берегу оставались офицеры, полковники, донской штаб, казаки. Которые один (во всех отношениях) стоили десяти дроздовцев, бывших красноармейцев. Хотя их обвинять не за что. Организованная часть. Мы на Кубани получали вместо хлеба по два фунта немолотой пшеницы в день, а дроздовцы всегда возили с собой горы белого хлеба. Будь так организованны все части, пожалуй, не было бы такого хаоса сейчас.

Встретил на берегу помощника командира нашего полка полковника Сидоровича[72] и адъютанта 2-го батальона поручика Редькина[73]. Полковник Сидорович был грустен, а поручик Редькин волновался:

– Нет, они нас не бросят, – говорил он, – должны подать лодки, неужели они полковника бросят?

Прошло еще часа два. Уже был полдень. С города не стреляли. Толпа на пристани волновалась, но на молу было несколько сотен, остальные, очевидно, предав свою судьбу воле Божьей, расположились бивуаком около железной дороги с обозами и лошадьми. Вдруг в бухту вошел русский миноносец «Пылкий», на котором был генерал Кутепов[74]. Едва миноносец вошел в бухту, как с города застучал пулемет. С миноносца грянуло два орудийных выстрела, и пулемет утих. Говорили, видели, как разбило тот дом, откуда бил пулемет. Миноносец быстро подошел к берегу. Толпа хлынула к нему.

– Идите в порядке! – крикнул Кутепов. – Иначе не приму ни одного человека!

Толпа утихла и построилась по четыре.

– В первую очередь сядут дроздовцы! – крикнул Кутепов.

С берега завопили, что все дроздовцы уже сели до последнего солдата. Тогда Кутепов распорядился садиться остальным частям. Начали садиться. Порядок образцовый, идут молча, в затылок, не спеша, каждый мысленно молит Бога, лишь бы сесть. Вдруг Кутепов закричал:

– Стой! Садиться могут те, у кого есть оружие, винтовка, шашка или револьвер! Остальные могут остаться.

Вмиг расхватали под ногами все оружие. Я кинулся, но ничего уже не было. Но все-таки иду. Передо мной человек сто. Какой-то счастливчик схватил «Люис» и из задних рядов несется вперед.

– «Люис», «Люис», пропустите! – кричит он и несется к трапу. Его пропустили. За ним несется другой, без оружия и кричит:

– А я «Люис» второй номер!

Но этого осадили назад.

Уже остается человек 15 до трапа, и я сяду. Вдруг командир миноносца кричит:

– Довольно, довольно! – закричал он. – Миноносец перегружен!

Команда засуетилась, готовилась отчалить.

Чеченцы на трапе наставили винтовки и никого не пускают[75].

– Довольно, довольно – принимаем трап.

Передо мной три человека вскочили на миноносец.

– Куда, куда?! – схватили их чеченцы.

«Будь что будет, – решил я, – погибать все равно один раз», – и вскочил на трап. Чеченец меня чуть не заколол. В это время с берега опять затрещал пулемет.

– В кубрик, в кубрик! – закричал командир миноносца. – Очистить палубу!

Мы кинулись по лестнице в кубрик. Забрался в кубрик и не могу опомниться. Застучала машина, задрожал миноносец. Слышно, как на нем стучит «Максим» и по броне ударило несколько пуль, мы отчалили. Слава богу! Я сел на миноносец последний и, вероятно, последний в эту эвакуацию. Это было в 10 часов дня приблизительно. Я горячо возблагодарил Бога, какая-то судьба меня хранит. Сел без оружия и последний, а сел. Буду верить и впредь в свое счастье[76].