Дневник. 1873–1882. Том 1

В газетной телеграмме из Берлина говорится, что на конференции, по соглашению между тремя империями, постановлено «возложить на Россию принятие энергичных мер для приведения в исполнение решений Конференции по турецким делам». Телеграмма эта несколько встревожила меня; не совсем еще отдаю себе отчет в значении ее, не зная, в чем именно заключается постановленное в Берлине разрешение турецкого вопроса. Если под словом «энергичные меры» можно подразумевать применение оружия, то, вероятно, мне не удастся воспользоваться своим двухмесячным отпуском и придется поспешить обратно в Петербург ранее срока.

14 июня. Понедельник. Более месяца не заглядывал в свой дневник, предавшись полному far niente

в своем безмятежном уединении. А между тем было что записывать в дневнике за это время. Неожиданная для всех революция в Константинополе, свержение одного султана и возведение на престол другого, потом подозрительное самоубийство свергнутого калифа, убийство новых министров; в то же время проделки английского правительства, разыгравшего в Константинополе комедию для усиления своей популярности, с высылкой сильной английской эскадры в Безикскую бухту в видах поддержания распадающегося государства и наперекор последним стараниям пяти больших континентальных держав уладить мирным путем дела на Балканском полуострове – всё это составит любопытную главу в истории нашего времени. Вся Европа пришла в тревожное состояние; заговорили о неизбежной войне; уже толковали о том, что Англии удастся снова, по примеру Восточной войны 1853–1855 годов, восстановить всю Европу против России; опять поднялась враждебная нам газетная полемика.

Обо всем этом я узнавал частью из газет, частью из письменных сообщений генерала Семеки из Одессы; из Петербурга же сведения приходили редко. Однако я ни на минуту не терял уверенности в сохранении мира, с тех пор как узнал в общих выражениях о результате бывшего месяц тому назад берлинского совещания. После того что я слышал от самого государя об установившемся секретном соглашении между тремя императорами, я не имел до сих пор повода усомниться в прочности этого союза. Ни переворот в Константинополе, ни самодурство англичан не представляют пока достаточных причин к изменению политики трех империй.

Поэтому, несмотря на получаемые животрепещущие новости, я спокойно оставался в своем Симеизе, занимаясь устройством библиотеки и стараясь позабыть о делах, ожидающих меня по возвращении в Петербург. Однако ж в продолжение этого времени ко мне присылали двух фельдъегерей с деловыми бумагами и письмами; навещали меня, кроме некоторых ялтинских старожилов, проезжавшие случайно генерал Семека, генерал Кауфман (Михаил Петрович), Данилевский (Николай Яковлевич) из Мшатки.

Припоминаю еще, что получил письмо от сербского военного министра Николича, который просит моего ходатайства в том, чтобы русское правительство не препятствовало доставке в Сербию всего нужного ввиду предстоящего разрыва с Турцией. Письмо это я отправил государственному канцлеру в Эмс. С подобной же просьбой обращались ко мне болгары; приезжал полковник Кишельский, чтобы лично просить о выпуске из одесской таможни конфискованного оружия, предназначавшегося для болгар несколько лет тому назад; а также о снабжении болгар старым русским оружием и о дозволении самому Кишельскому окончательно выйти в отставку, чтобы открыто принять деятельное участие в восстании.

Возвращение государя из-за границы отсрочено до 28 июня, однако ж я все-таки считаю своей обязанностью быть в Петербурге не позже 25-го или 26-го числа, то есть к сроку моего отпуска. Поэтому мне остается наслаждаться отдыхом еще одну неделю. В будущий понедельник выеду из Ялты на пароходе в Одессу, завезу младшую дочь Лёлю и племянницу Аню к графине Гейден, в деревню в Киевской губернии, и затем направлюсь через Киев и Москву к своему рабочему месту.

30 июня. Среда. Петербург. Пароход «Юнона», на котором я должен был отправиться 21-го числа из Крыма в Одессу, задержан бурей у кавказских берегов и вышел из Ялты сутками позже назначенного по расписанию. Поэтому я должен был отказаться от своего намерения заехать в имение графа Гейдена, где предполагал провести день; вместо того на ближайшей от этого имения станции Гнивань я расстался с моими спутницами, передав их на попечение графини Елизаветы Николаевны Гейден, встретившей нас на станции с обычным своим радушием.