Дневник. 1873–1882. Том 1

Приехав в Петербург в прошлую субботу, 26 июня, был встречен на станции старшей моей дочерью и адъютантами. С первого же дня меня завалили бумагами. В воскресенье утром поехал я в Петергоф представиться императрице и другим членам царской фамилии и оставался там до вторника. В понедельник встречали государя, а вчера, во вторник, я имел первый доклад у его величества и затем должен был остаться у обедни и на завтраке по случаю дня Святого Павла (именины великого князя Павла Александровича). К обеду вернулся в город и нашел здесь сына, только что возвратившегося из поездки за границу и в разные губернии.

В Петергофе, так же как и здесь в Петербурге, исключительные предметы разговоров и толков – здоровье государя и восточный вопрос. До приезда государя ходили самые зловещие слухи о расстроенном здоровье и нравственном упадке; с прибытием его несколько успокоились, однако нашли его сильно исхудавшим. Доктор Боткин (осмотревший государя во вторник) говорил мне, что не нашел никаких опасных симптомов [и намекнул, что истощение его может отчасти происходить от излишеств в отношении к женщинам. Говорят, что, кроме постоянных сношений с княжной Долгорукой, бывают и случайные любовные «авантюры». Рассказывают, что, например, в Эмсе, где государь бóльшую часть времени проводил у княжны Долгорукой, за ним бегали стаи женщин разного сорта. Впрочем, мне кажется, что тут есть некоторое преувеличение: не всякая встреча в саду, не всякая беседа с глазу на глаз имеют значение любовной связи. Можно даже приписывать эти рассказы о любовных похождениях государя более назойливости самих женщин, чем его похотливости.]

Возвращения государя ожидали с нетерпением, чтобы узнать что-нибудь верное о настоящем положении дел. В последние дни телеграммы с театра войны не заключали в себе никаких примечательных известий. С объявления войны Сербией и Черногорией (о чем я узнал только в Одессе) и с перехода сербских войск через границу прошло уже 9 дней; по первым телеграммам о наступлении Черняева в обществе уже составилось представление о победоносном его шествии прямо к Константинополю. Но в последующих телеграммах видно, что наступление сербов не имеет такого решительного характера, и теперь можно догадываться, что оба противника выжидают, пока стянутся их силы.

При этом фазисе войны, как всегда бывает, получаемые с той и другой стороны известия нередко противоречат друг кругу. Вчерашние телеграммы дают повод думать, что западная колонна сербов имела успех в Боснии и Герцеговине и вошла в связь с черногорцами. Из этого можно также заключить, что Мухтар-паша с войсками своими потянулся из Боснии к главной армии в Нише. По имеющимся в Главном штабе сведениям кажется, что силы обеих сторон почти уравновешиваются, с малым разве перевесом на стороне турок. В Болгарии восстание пока в малых размерах. Бедняки эти не имеют оружия, а потому турки и черкесы производят везде возмутительные жестокости, тысячами истребляя безоружное и беззащитное население. Никто не приходит на помощь болгарам, а, напротив, говорят, что шайки мадьяр, переходя из Венгрии в Турцию, помогают туркам.

При таком положении дел, естественно, возникает вопрос: неужели Европа, и в особенности Россия, могут продолжать твердо сохранять принцип невмешательства, особенно ввиду явного и гласного сочувствия, оказываемого туркам Англией и Венгрией? Любопытно было бы узнать, на чем же остановились союзные императоры после последних свиданий в Эмсе и Рейхенберге. В понедельник, когда я мимоходом спросил барона Жомини (приехавшего с государем и князем Горчаковым), он, конечно, не дал мне определенного ответа, а вместо того кинул какую-то странную фразу о нашей неготовности к войне.

Так как я замечал уже, что и в публике слышались смутные толки о том, будто бы Россия не может

воевать и вынуждена во что бы ни стало избегать войны по расстройству военных сил, то я счел нужным при первом же моем докладе государю взять с собой работы, подготовленные Мобилизационным комитетом при Главном штабе, чтобы объяснить государю и великим князьям истинное положение дел и устранить в них по крайней мере ту тревожную мысль, будто мы теперь уже вовсе не можем вести войны. Из означенных работ ясно видно, что, несмотря на многие еще остающиеся в нашей военной организации недостатки, никогда армия наша не была в такой готовности к войне, как теперь. Конечно, мы находимся в переходном положении, всё у нас еще в разработке, и мы не можем выставить армию в том идеальном составе и устройстве, которое проектировано; но все-таки можем выставить несравненно бóльшие и лучше устроенные силы, чем когда-либо в прежние времена, и в особенности в несравненно более короткие сроки.

Всё это я доложил вчера государю, присовокупив, что если в скорой мобилизации армии в нынешнем ее составе можно ожидать серьезных затруднений, то, разве, со стороны финансов и, кроме того, по неразрешению Государственным советом давно уже разработанного проекта закона о военно-конской повинности.