Дневник. 1873–1882. Том 1

12 июля. Понедельник. Вчера вечером в Красном Селе был объезд лагеря и обычная парадная заря, а сегодня утром состоялся большой смотр. Не знаю, какое впечатление произвели оба эти угощения на итальянских гостей. Погода благоприятствовала, и войска представились во всем блеске. Прямо с парада итальянские принц и принцесса отправились в Петербург; улицы на пути их были разукрашены флагами. Они пробудут здесь весь завтрашний день.

13 июля. Вторник. Сегодня доклад мой был очень продолжителен (полтора часа), так что пришлось некоторые дела отложить до другого раза. Получив приглашение к обеду у их величеств, я должен был остаться в Петергофе почти на весь день. Кроме меня, за обедом присутствовали барон Жомини и граф Григорий Александрович Строганов. Императрица с особенной скорбью говорила о неблагоприятном для турецких славян ходе дел, о последних неудачах, о новых пособиях, приготовляемых по санитарной части как в Петербурге, от общества Красного Креста, так и в Москве.

14 июля. Среда.

Приглашение на спектакль и иллюминацию, приготовленные сегодня вечером в Петергофе, пришло так поздно (по возвращении моем из заседания Военного совета), что я воспользовался этим предлогом, чтобы совсем не ехать туда, и, спокойно оставшись дома, имел время приготовиться к завтрашнему докладу.

15 июля. Четверг. Приехав в Петергоф в обычный час (с первым поездом), я узнал, что сегодня, в 10 часов утра, итальянские принц и принцесса уезжают из Петергофа на пароходе в Петербург и вся царская фамилия съехалась в Большой дворец, чтобы проститься с гостями. К тому же сегодня именины великого князя Владимира Александровича, а потому должна быть обедня. Доклад назначен мне после обедни.

Я воспользовался свободным временем, чтобы повидаться с государственным канцлером и поговорить с ним о настоящем положении дел. Передав ему сведения, полученные в Военном министерстве из Лондона, я навел разговор на возможность разрыва с Англией и крайнее возбуждение общественного мнения в этой стране против России. Князь Горчаков хотя и возражал мне, что, напротив, теперь заметна в Англии сильная реакция против воинственных затей Дизраэли, который уже рассорился с министром иностранных дел Дерби и, быть может, близок к падению, однако же выражал опасение, что при всем нашем твердом намерении избегнуть войны могут возникнуть такие случайные, непредвидимые обстоятельства, которые сделают войну неизбежной для нас.

Для примера он указал на возможность оскорбления нашего посла в Константинополе и радовался тому, что отъезд Игнатьева в Россию устранил на время хотя бы эту случайность. Вообще, я заметил, что взгляд государственного канцлера теперь уже не совсем тот же, какой был у него в первые наши с ним свидания: он уже иначе говорит о допущении неофициальной помощи турецким христианам, о пропуске к ним оружия и военных запасов под видом транзитного товара. В довершение князь признался, что виделся с Ростиславом Фадеевым и даже принял от него записку, которую тут же и дал мне прочесть. По всему видно, что этот краснобай обладает талантом пускать пыль в глаза; наш канцлер признал его человеком умным, хотя и не заслуживающим доверия[88]

. Фадеев хвастался, будто имел огромное влияние на египетского хедива[89] Измаил-пашу и вел его к тому, чтобы он воспользовался нынешними трудными обстоятельствами Турции для приобретения новых для себя выгод. По-видимому, и в записке, поданной Фадеевым наследнику цесаревичу, проводилась та же мысль – будто по милости его, Фадеева, хедив поможет христианским подданным султана освободиться из-под ига мусульманского и доконает Блистательную Порту.

Князь Горчаков, впрочем, находит, что совершившиеся уже факты не подтверждают мечтательных надежд Ростислава Фадеева. Тем не менее заметно, что этот нахал все-таки несколько заморочил престарелого канцлера.

Перед концом обедни я отправился в Александрию, дождался возвращения из церкви всей царской фамилии, поздравил именинника, позавтракал и затем потребован был в кабинет государя с докладом. После первых незначительных предметов доклада пришлось, конечно, коснуться нынешних политических отношений, и тогда у государя невольно вырвались слова о затруднительности настоящей минуты. Давно уже не случалось мне слышать от него такого искреннего, откровенного излияния мыслей и задушевных забот. «Постоянно слышу я упреки, зачем мы остаемся в пассивном положении, зачем не подаем деятельной помощи славянам турецким. Спрашиваю тебя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но ставлю выше всего интересы самой России».