Дневник. 1873–1882. Том 2

5 октября. Воскресенье. Утром я занялся приведением к концу начатой мною ранее записки о возможном разрешении восточного вопроса в случае окончательного распадения Оттоманской империи. Быть может, предположения мои – несбыточная утопия; однако же я все-таки намерен показать свою записку Гирсу и спросить предварительно его мнения. Если предлагаемый мною способ решения этого грозного вопроса и окажется несбыточным, то все-таки я твердо убежден, что всего хуже и опаснее оставлять течение дел на произвол случайных обстоятельств и не приготовиться к неизбежной катастрофе заблаговременным соглашением между большими державами.

7 октября. Вторник. Сегодня прибыл в Ливадию наследник цесаревич со всей семьей. Встреча была на пристани в Ялте обычным порядком. По этому случаю я возвратился в Симеиз позже обыкновенного.

Вопросы политические плохо подвигаются вперед. Относительно Дульцинье еще неизвестно, как идет дело между турками и черногорцами. Есть сведения, что в Смирне турки принимают меры обороны: кладут подводные мины, возводят укрепления. Между державами всё более и более обнаруживается рознь. Из донесений Сабурова о его секретных совещаниях с Бисмарком (проезжавшим через Берлин) и Гогенлоэ видно, что германский канцлер возобновляет прежние свои сладкие речи в отношении к нам, уверяет, что Австрия теперь вполне готова сблизиться с нами на основании тех соглашений, которые были начаты еще зимой, то есть признать неприкосновенность Босфора и Дарданелл, возложив охранение этого ключа Черного моря на султана. В этих видах считают необходимым, будто бы в интересах самой России, во что бы ни стало поддержать Порту от окончательного распада – ergo

противодействовать замыслам кабинета Гладстона. Вся эта хитрая аргументация придумана, вероятно, для того только, чтобы нас заморочить и оторвать от сближения с Англией, чего боятся более всего Германия и Австрия.

Переговоры в Петербурге барона Жомини и Бютцова с китайским послом Цзеном приняли не очень благоприятный оборот. Цзен переменил тон; уже не видно прежнего живого желания его покончить скорее дело в Петербурге. Надобно полагать, что в последнее время китайский посол подпал под влияние кого-либо из наших недоброжелателей.

Сегодня был у меня в Ливадии Каравелов – болгарский министр финансов; он привез мне рекомендательное письмо от князя Александра и выразил желание посоветоваться со мной по вопросу о железных дорогах в Болгарии. Я высказал ему свое мнение почти в том же смысле, в каком на днях высказывал нашему известному инженеру Струве, а именно: Болгария в настоящее время не может и думать о постройке какой-либо железной дороги; финансы ее не позволяют приступить к такому разорительному предприятию, особенно на условиях, какие предъявлены компанией, называющей себя французской, а в сущности австрийскою, Гирша. Только став твердо на почве финансового своего устройства, Болгария может устоять против напора Австро-Венгрии и ее европейских эксплуататоров.

Каравелов обрадовался, слыша от меня такие суждения, и сознался, что в Болгарии были до сих пор убеждены в желании русского правительства ускорить постройку железной дороги от Систова к Тырнову и далее. Такое странное недоразумение можно объяснить только личными стараниями нашего дипломатического агента в Болгарии Кумали, который явно принял под свое покровительство означенную французско-австрийскую компанию. От меня Каравелов пошел на аудиенцию, назначенную ему государем.

И вот этот человек, которого несколько месяцев тому назад выдавали за вожака красной партии в Болгарии, из-за которого князь Александр чуть было не отказался от болгарского престола, теперь в Ливадии, в кабинете государя, принят милостиво и любезно.

11 октября. Суббота. Кончив свой обычный доклад в присутствии наследника цесаревича, я доложил государю о записке, в которой изложены мною мысли касательно решения восточного вопроса в случае окончательного распада Турецкой империи. Государь пожелал, чтобы я прочел свою записку вслух; в средине чтения вошел Гирс. Государь несколько раз замечал, что многое в моих предположениях согласно с мыслями, некогда высказанными покойным императором Николаем I, и вообще одобрительно отозвался о моей записке, сказав Гирсу, что при случае можно было бы завести речь с Бисмарком в смысле моих предположений.

Со своей стороны, Гирс, соглашаясь в существе с этими предположениями, заявил только опасение, что Румыния и Греция, как государства, пользующиеся уже полной самостоятельностью политической, не пожелают войти в состав предлагаемой мною федерации. На это я заметил, что включение этих двух государств в союз не составляет непременного условия предположенного мною проекта. Наследник же прибавил, что эти государства должны будут подчиниться решению Европы, если установится общее соглашение в том или другом смысле. В заключение я попросил позволения передать мою записку Гирсу и оставить ее в секретном его портфеле до поры до времени.