Дневник посла

– Нет, я не думаю о будущем; я думаю о прошедшем или, вернее, о том, что могло бы быть. Скажите ваше мнение, господин посол… Вчера я была с визитом у госпожи Танеевой, вы знаете – это мать Анны Вырубовой. Там было пять или шесть человек, весь цвет распутинок. Там спорили очень серьезно, с очень разгоряченными лицами… Настоящий синод… Мое появление вызвало некоторую холодность, потому что я не принадлежу к этой стае, о нет! Совсем нет!.. После несколько стесненного молчания Анна Вырубова возобновила разговор. Решительным тоном и как бы давая мне урок, она утверждала, что, конечно, война бы не вспыхнула, если б Распутин находился в Петербурге, а не лежал больным в Покровском, когда наши отношения с Германией начали портиться[2]. Она несколько раз повторила: «Если бы старец был здесь, у нас не было бы войны; не знаю, что бы он сделал, что бы он посоветовал, но Господь вдохновил бы его, а так министры не сумели ничего предвидеть, ничему помешать. Ах!.. Это большое несчастье, что его не было вблизи от нас, чтобы научить императора». Только посмотрите, от чего зависит судьба империй. Шлюха в силу личных мотивов мстит грязному мужику, и царь всея Руси сразу теряет голову. И вот, пожалуйста, весь мир охвачен огнем!

Госпожа П. раздраженно прервала ее:

– Дарья, вы не должны, даже в шутку, говорить подобное в присутствии посла. Сама мысль о том, что о таких вещах говорят в окружении их величеств, приводит меня в ужас!

Графиня Р., вновь приняв серьезное выражение лица, продолжала:

– Хорошо! Не буду шутить. Но я очень бы хотела знать ваше мнение, господин посол: думаете ли вы, что война была неизбежна и что никакие личные влияния не могли ее отвратить?

Я отвечаю:

– Учитывая, как поставила проблему Германия, война была неизбежна. В Петербурге, так же как в Париже и в Лондоне, сделали всё возможное, чтобы спасти мир. Нельзя было идти дальше по пути уступок: иначе пришлось бы только унизиться перед германскими государствами и капитулировать. Может быть, Распутин и посоветовал бы это императору.

– Будьте в этом уверены! – бросает мне госпожа П. с негодующим взглядом.

Четверг, 13 августа

Великий князь Николай Николаевич известил меня, что виленская и варшавская армии начнут наступление завтра утром, на рассвете; войска, назначенные действовать против Австрии, также вскоре последуют их примеру.

Великий князь покидает Петербург сегодня вечером. Он увозит с собой моего первого военного атташе генерала де Лагиша и английского военного атташе генерала Уильямса. Главная квартира находится в Барановичах между Минском и Брест-Литовском. Я сохраняю около себя моего второго военного атташе, майора Верлена, и морского атташе, капитана 2-го ранга Галланда.

Румынское правительство отклонило предложение русского правительства, ссылаясь на отношения старой близкой дружбы, которые связывают короля Кароля и императора Франца Иосифа; тем не менее оно принимает к сведению эти предложения, дружественный характер которых оно готово оценить; оно заключает, что в нынешней стадии конфликта, разделяющего Европу, оно должно ограничиться попытками сохранить равновесие на Балканах.

Предостережение, которое Сазонов неделю тому назад просил передать нашему флоту, оказалось тщетным. Двум большим немецким крейсерам, «Гебену» и «Бреслау», удалось укрыться в Мраморном море. В том, что турецкое правительство причастно к этому, никто не сомневается.

В Адмиралтействе царит большое волнение; там ожидают материальных убытков и опасаются морального впечатления от нападения, направленного на русские берега Черного моря.

Сазонов смотрит еще дальше:

– Этим неожиданным шагом, – говорит он мне, – немцы удесятерили свой престиж в Константинополе. Если мы не будем на это немедленно реагировать, Турция для нас потеряна… И она даже выступит против нас… В таком случае мы будем вынуждены рассеять наши силы по побережью Черного моря, на границах Армении и Персии.

– По-вашему, что следовало бы сделать?

– Мое мнение еще не определилось… На первый взгляд мне кажется, что нам следовало предложить Турции, в награду за ее нейтралитет, торжественную гарантию ее территориальной неприкосновенности; мы могли бы прибавить к этому обещание больших финансовых выгод в ущерб Германии.

Я побуждаю его искать на этом пути решение, которое срочно необходимо.

– Теперь, – говорит Сазонов, – я доверю вам тайну, большую тайну. Император решил восстановить Польшу и даровать ей широкую автономию… Его намерения будут возвещены полякам в манифесте, который в скором времени обнародует великий князь Николай и который его величество приказал мне приготовить.

– Браво!.. Это великолепный жест, который не только среди поляков, но и во Франции, в Англии, во всем мире произведет большое впечатление… Когда будет опубликован манифест?

– Через три или четыре дня… Я представил проект императору, который в целом его одобрил; я посылаю его сегодня вечером великому князю Николаю, который, может быть, потребует от меня некоторых изменений в деталях.