Дневник. Том 1

И вот начинаются долгие переходы вслед за художниками и

их любовницами, когда мы, словно простодушные гризетки,

жадно вдыхаем деревенский воздух. Это похоже на воскресные

прогулки рабочих. Живем одной семьей, через перегородки

слышны любовные шорохи и шепоты. Берут друг у друга мыло,

с волчьим аппетитом набрасываются на жидкую похлебку,

сдобренную шуткой, которая вознаграждает нас за плохое вино

и придает что-то водевильное всему лесу даже здесь, в Нижнем

Брео, где чудится, что вот-вот появятся перед вами друиды.

Каждый вносит свою лепту в общее веселье. Дамы не ворчат,

даже если промочат ноги. Мюрже весел среди этой зелени, как

выздоравливающий, который хлебнул абсента. Усаживаются на

камнях и рассказывают всякие смешные нелепицы. У папаши

Сакко некоторые пытаются сыграть партию в бильярд на таком

старом рыдване с выбоинами, что карамболи получаются сами

собой. Палицци в особо торжественных случаях подвязывает

кухаркин фартук и готовит баранину «по-еврейски», которую

поедают чуть ли не с костями.

Ночью спят, как после тяжелых полевых работ; сделанные

за день этюды сохнут, а любовница Мюрже, целуя, спрашивает

его, сколько платят за страничку в «Ревю де Де Монд».

Август 1852 года.

Я застаю Жанена по-прежнему веселым и сияющим, напе

рекор подагре, которая сводит ему ногу: «Когда моего дедушку

вели на гильотину, у него была подагра на обеих ногах. Впро

чем, я не жалуюсь: это лишних десять лет жизни! Я ни разу

не болел, а того, в чем проявляется мужчина, — добавляет он,

улыбаясь, — я еще не утратил».

58

Он показывает нам письмо от Виктора Гюго, которое при

везла мадемуазель Тюилье. «Здесь так грустно... льет дождь,

словно слезы падают». Гюго благодарит его за статью по по

воду его мебели *, сообщает, что его произведение выйдет в

свет через месяц и что он пришлет его Жанену в корзине рыбы

или в морской галете. «Говорят, после этого Бонапарт выставит

меня из Академии... Тогда вам достанется мое кресло».

Потом Жанен начинает расписывать нечистоплотность и

зловоние Планша, предмета его вечного отвращения: «Когда он

занимает кресло во Французском театре, то уж на два соседние

никто не сядет. У него слоновая болезнь... Одно время думали,

что у него «copulata vitrea» 1 Плиния. Он бы мог ею обзавестись,

если бы не был таким грязнулей...»

Одна актрисочка из Французского театра, не помню ее

имени, как-то спросила его, видел ли он такую-то пьесу.

«Как? — закричал Жанен, подпрыгивая на стуле. — Вы не чи

тали моей статьи!» И вот он пугает ее, что она никогда ничего

не добьется, если не будет читать его статей, следить за лите

ратурой, если не будет относиться ко всему, как Тальм а, как

мадемуазель Марс, которые не пропускали ни одной важной

статьи! Бедняжка актриса должна была торжественно по

каяться в своем грехе. <...>

По внешним бульварам тащится пустой катафалк. Мясник

положил туда корзину с мясом, а сам идет следом. < . . . >

Ноябрь.

Мы привязались к одному юноше, нервному человечку,

хрупкому, застенчивому и вечно краснеющему — словно на

лавку в передней нашей газеты брошен цветочек фиалки. В нем

есть что-то женственное, даже девическое. Его зовут Шолль, он

родом из Бордо, пишет милые стихи и довольно буйную прозу.

Мы подбадриваем его дружескими рукопожатиями, мы знако

мим его с Вильдеем. Мы помогаем ему, мы его любим. < . . . >

«Париж» * вышел в свет 22 октября 1852 года. Это первая

ежедневная литературная газета с сотворения мира. Ее первая

статья написана нами.

1 Двойное остекленение ( лат. ) .

ГОД 1853

Январь.

Редакция «Парижа» помещалась сначала на первом этаже

в доме № 1 по улице Лаффит рядом с рестораном «Золотой

дом». Через несколько месяцев «Париж» перекочевал на улицу

Бержер и расположился над редакцией «Национального соб

рания».

Достопримечательностью редакции «Парижа» был кабинет

Вильдея, для убранства которого он воспользовался черными

бархатными обоями и такими же портьерами с серебряною бах

ромой из своей гостиной на улице Турнон, — не кабинет,

а мечта могильщика-миллионера. Здесь Вильдей развлекался

тем, что пугал самого себя, приготавливая пунш при погашен

ных свечах. Эта траурная комната, куда, казалось, сейчас вне

сут покойника, была святая святых нашей газеты. Сбоку нахо

дилась касса, настоящая, с решеткой, — там сидел наш кассир

Лебарбье, внук виньетиста XVIII века, вместе с Путье извле

ченный нами из глубочайших недр богемы; он уже зазнавался,

хотя еще ходил в наших старых башмаках.

Один беглый сотрудник «Корсара» * вел всю кухню газеты

в небольшом кабинетике. Это был рыжеволосый человечек не

большого роста, с круглыми глазами jettatore 1, сомнительный

литератор, подозрительный журналист; единственный, кроме

Вильмессана, он избежал облавы на журналистов-легитими-

стов, которую устроили после Второго декабря, человек, кото

рый мне всегда казался оком полиции в нашей газете *.

1 Колдуна ( итал., неаполит. диалект. ) .

60

Он был отец семейства и отец церкви, проповедовал добрые

нравы, крестился, словно честный человек, попавший в банду

мошенников, — и, несмотря на все это, преуспевал в грязных