Дневник. Том 1

как он выразился, пользуется расположением суда, — одного

из тех честных дураков, чье убожество как бы молит о пощаде

для их клиентов; человека без громкого имени и громких слов,

одного из тех, кто повергает дело к ногам разжалобленных су

дей и потихоньку, пошло и надоедливо выклянчивает оправда

ние, словно милостыню. Адвокат Магон, которого г-н Делаборд

нам рекомендовал, обладал всеми этими качествами. У него

в гостиной стояла жардиньерка на деревянной полированной

ножке в виде извивающейся змеи, тянущейся вверх, к птичьему

гнезду. При одном взгляде на эту жардиньерку меня прошиб

холодный пот: я мгновенно постиг нашего адвоката. Когда я из

ложил ему суть дела, он был в явном затруднении: он совер

шенно не мог понять, как к нам отнестись. Мы были для него

нечто среднее между людьми из общества и уголовными пре

ступниками. Он бы доверил нам свои часы, но тут же взял бы

их обратно.

На некоторое время ход дела приостановился. До нас доле

тали слухи, что все кончится постановлением об отсутствии со

става преступления. Но отчет о нашем допросе, напечатанный

в бельгийской газете, где нашего следователя, кажется, обо

звали палачом во фраке, донесение о нашем разговоре в редак

ции «Парижа», шпионские сведения, исходящие от людей,

5 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

65

близких к нашей газете, приказ из полиции, озлобление судей

ских, обидчивость Дворца правосудия — все это привело к

тому, что окончательно решено было не прекращать судебного

преследования.

Нас вызвали на 2 февраля в суд исправительной полиции,

в шестую камеру. В этой камере обычно и разбирались подоб

ные дела, она достаточно проявила себя, так что на нее можно

было положиться. Зная ее готовность к услугам, ей поручали

судебные дела прессы и политические приговоры.

Мы зашли за нашим дядей Жюлем де Курмоном, чтобы вме

сте с ним сделать визиты судьям. Нас предупредили, что пра

восудие требует соблюдения подобных правил вежливости. Это

было нечто вроде «Morituri te salutant» 1, до которого эти гос

пода, по-видимому, лакомы.

Сначала мы направились в конец улицы Курсель, к предсе

дателю суда по фамилии Легонидек, поселившемуся там, оче

видно, для того, чтобы находиться поближе к площади Монсо,

где, по всеобщему мнению, он добывал себе любовников. Он

был сух, как его имя, холоден, как старая стена, с изжелта-

бледным лицом инквизитора. В его доме стоял затхлый дух мо

настыря, а в его саду не пели птицы.

Потом мы посетили обоих судей. Один из них — Дюпати,

потомок известного бордоского прокурора, — не был, кажется,

склонен считать нас закоренелыми преступниками. Второй, по

фамилии Лакосад, тип ошеломленного буржуа, похожий на Ле-

мениля, принимающего ножную ванну в «Соломенной шляп

ке» *. Он впутался в дело, как театральный комик в водевиль

ную интригу. В комнате, где он нас принимал, висел его порт

рет в охотничьем костюме, один из самых необычайных портре

тов, какие мне когда-либо доводилось видеть: представьте себе

Тото Карабо * в засаде или Кокодеса в степи. Когда мы ему

старательно изложили дело, которое он должен был разбирать,

он ничего не понял. Должен отдать ему справедливость — я ни

когда еще не видел судьи, менее поддающегося влиянию и

меньше осведомленного о деле, которое ему поручено.

Последний визит мы сделали товарищу прокурора, который

должен был выступать с обвинительной речью. Его фамилия

была Ивер, и манеры у него были светские. Он заявил, что он

лично не находит в нашей статье ничего преступного, что

наша статья, но его мнению, не подлежит действию закона, но

что он был вынужден возбудить судебное дело после неодно-

1 Идущие на смерть приветствуют тебя ( лат. ) *.

66

кратных предписаний министерства полиции, после двукрат

ного требования г-на Латур-Дюмулена; что он рассказывает это

нам как порядочный человек и просит, чтобы мы как порядоч

ные люди не воспользовались его признанием при своей за

щите... То есть этот человек олицетворял собой Правосудие в

полном повиновении у Полиции; он возбуждал дело по указке,

он обвинял по приказу, он исполнял свои обязанности, дейст

вуя против совести. Он судил нас, невиновных, и был готов тре

бовать самой суровой кары за преступление, которого мы не

совершали, он объяснил нам это наивно, цинично, прямо в

лицо. Нельзя было сказать, что он продается ради куска хлеба:

у него было приличное состояние, как-никак тридцать тысяч

ренты.

«Ну и сволочь!» — сказал мой дядя, выйдя из его дома.

И заявление товарища прокурора, и лживые уверения Латур-

Дюмулена, что он якобы пытался прекратить дело, между тем

как он дважды понуждал товарища прокурора к обратному, —

все это вдруг выбило дядю из привычного состояния оптимиз

ма и эгоизма, и он возмущался и негодовал, задетый за живое.

Все это хоть на миг встряхнуло этого закоренелого обыва

теля.

До суда нужно было выяснить еще кое-что весьма для нас

важное, а именно вопрос о слове шантаж и о том, что под этим

подразумевалось; мы отправились к г-ну Латур-Дюмулену. Мы

явились в министерство. Это было за день до суда. Нас попро

сили обождать в передней, где канцелярский рассыльный читал

книгу Ла Героньера, сидя напротив портрета императора, од