Дневник. Том 1

15 января. Со вчерашнего дня идет канонада, вчера она усилилась к вечеру, слышна была всю ночь, а с утра грохотало так, что окна звенели. Стреляют наши, и все думают, что наступление наше началось. Канонада непрерывная, отдельных залпов не слышно, а сплошной гул и грохот. Изредка особенно сильное или более близкое орудие как тараном в стену. Как ахнет, так и кажется, что все стекла разлетятся. И хочется молиться, и я молюсь за всех гибнущих сейчас тут, где-то совсем рядом, за нас, за Россию. Хотелось бы, чтобы во всех церквах шли весь день молебны о воинах: «Спаси, Господи, люди Твоя». И странно мне, что на улицах те же будни, люди идут в кино, Беляков говорит по телефону, что у него целый день кукольные спектакли, Анна Ивановна с приятельницей пошли смотреть «Фронт»[1181] в нашем кино. Мне это странно как-то. Ежеминутно, ежесекундно падают люди, сотни, тысячи…

Утром разносчица телеграмм небольшого роста, приятная: «Верите ли – вот я работаю, здорова, и только доктора на ноги поставили, совсем умирала. В ту зиму страшную мать померла, дочку четырехмесячную потеряла, на руках у меня и кончалась. Хотела своего ребенка похоронить как следует, но где же мне было набрать хлеба столько и на гроб, и на могилу. И вот сама своими руками отнесла в морг – каково мне было возвращаться? Я домой не дошла, потеряла сознание. Отвезли в больницу, к Эрисману. Там меня так лечили, что никогда не забуду. Вливания какие-то делали, долго со мной возились и поставили на ноги. И теперь только и живу, надеясь, что муж уцелеет. Пока что на нашем фронте – он жив».

Вчера 14-го я была на Петроградской стороне.

Сошла с трамвая у Академии наук, и дух замер от красоты Адмиралтейской набережной. Деревья в легком прозрачном инее. От этого легкие павильоны Адмиралтейства еще кажутся легче, уродливые дома между ними скрыты инеем деревьев. На втором плане темный Исаакий. Весь город в морозном тумане, небо серо-розоватое. На Ростральных колоннах все бронзовые части в инее.

Не описать всей этой красоты.

Может быть, мы оттого эту красоту так чувствуем, что жизнь домашняя уж очень безотрадна. Колешь дрова, убираешь, холодно, нудно.

Зашла к Тихоновым. Маруся дома одна. Слух о том, что его вызвали в Москву, подтвердился. Как он ни отбояривался, пришлось согласиться. Сам Сталин пожелал, чтобы он возглавил советскую литературу.

Решающую роль, по словам М.К., сыграло то обстоятельство, что он беспартийный и что он очень не хотел этого. Перед тем, как ехать в последний раз в Москву, Н.С. видел во сне, что встречает Сталина, который спрашивает его: «Как живем? Не хотите ли съездить в Берлин?» Тихонов отвечает, что ни в каком случае. Тогда Сталин говорит: «Не хотите, так вот и поезжайте».

Маруся хорошая, умная и интересная женщина, но она влюблена и в роль и поэзию Н.С., и в себя, и в свою роль при нем. В общем разговоре она слышит только себя. Я это наблюдала еще прошлой зимой, когда застала у них Фадеева и двух военных юношей. Но, конечно, ее роль при нем очень достойная. Как она вчера сказала: жизнь с Тихоновым не сахар и очень сложна, и недостающую мне семью я находила у своих: у отца, сестер. Все умерли… В Москве брат, друзья. Иру с Люлей перетащу.

Маханов дрался, как лев, чтобы не выпустить Н.С. из Ленинграда, и ему за это нагорело.

Говорили о Горьком. Я ей сказала свое мнение о нем, что конец его жизни был недостойный. Он им скомпрометировал свое начало. М.К. думает, что Горький в 20-х годах, когда уезжал из России и ругал большевиков сволочами, вероятно, имел за границей какие-нибудь такие связи, благодаря которым он был в руках у Крючкова, принужден был ему повиноваться. Тихонов человек чистый. Единственный писатель, которого уважал А.О.

Чистый и честный.

Когда усилилась канонада, Маруся открыла форточку и стала прислушиваться, что это: обстрел или наши стреляют. Нам казалось, что обстрел. «Хоть бы уж Коля поскорей уезжал, я буду спокойней».

Зашла сегодня к Бондарчуку. Он должен 17-го ехать в Москву на съезд нейрохирургов. «Если наступление началось, то я не поеду, я нужен здесь».

Где-то Федорова Е.Т. (зам. Попкова) читала доклад об успехах нашей медицины и назвала четыре имени. В первую голову Бондарчук, затем Молотков, Филатов и Кухарчик.

Новый год я встречала у Бондарчуков, была только мать, Антонина Николаевна и Нина Тихонова.

Было жарко натоплено, пироги с капустой и т. д., очень просто и приятно, только слишком жарко. Пили водку понемногу.

Я просила А.В. сказать какой-нибудь хороший тост.

«За неизведанное», – сказал он.

Я вспомнила слова Нины Тихоновой, что главный интерес работать с Антоном Васильевичем заключается в том, что он постоянно ищет новые способы, новые пути, неизведанное.

Часов с 7, с 6 прекратилась канонада, и я вдруг почувствовала, как я устала за сегодняшний день из-за этого грохота. Что-то будет дальше? А тут вздумали восстанавливать названия улиц, заметив через 26 лет, что прежние наименования «тесно связаны с историей и характерными особенностями города»[1182]. А? Il faut avoir du toupet[1183].

Я обозлилась до слез.