Дневник. Том 1

Зашла ко мне М.В. Юдина. Я рассказала ей об этом. «Нельзя об этом говорить, – сказала она, – и думать нельзя. Потому что если думать, то жить нельзя, надо умирать. Месяцами я не читаю газет. Надо создать себе аристократическое одиночество, только так можно существовать».

Недавно, перед болезнью, я была у Никиты, отвозила посылку для Наташи.

У него прелестная квартирка, сам он обаятелен и остроумен, как всегда. «Я не вижу тебя, – говорю я, – ученым, физиком. Ты рожден быть дипломатом». Он смеется: «От плохой конторы не хочется работать. Если бы контора была другая, я бы, конечно, пошел по дипломатическому пути».

Какой же может быть подъем, расцвет при таких условиях?

На днях была у меня Тамара Александровна, выслушала, велела поставить банки. Она убежденная расистка, считает, что всякое смешение кровей вредно отзывается на нравственном облике человека. Она казачка уральская и очень гордится этим и тем, что казаки очень соблюдали свою кровь, женились на своих казачках.

А Пушкин, Жуковский?

Тамара Александровна была тоже 22-го, привезла мне кусок баранины и печенья к чаю; а у меня, чтобы отметить день рождения, хватило силы воли сохранить от последней выдачи лишь одну конфетку и одно печенье. Quelle misère[1268].

Я сейчас в ужасном беспокойстве о девочках: больше месяца нету писем.

27 декабря. Дали знать из Нейрохирургического института, что от 6 до 7-го будут выдавать медали за оборону Ленинграда[1269] в Доме партактива на Чайковской[1270]. Просили меня сказать несколько слов. Был полный зал народу, главным образом женщины. Нейрохирургический шел последним; я сказала общие фразы, дескать, благодарим партию и правительство за честь, гордимся, будем и впредь стараться. От каждой организации кто-нибудь говорил приблизительно то же самое. После этого тот человек в военной гимнастерке, который раздавал медали, сказал речь: мы отстаивали и отстояли Ленинград, а теперь должны его и отстроить.

Оттуда я пошла в Союз писателей. Вс. Рождественский читал свои стихи и отрывки из «Повести моей жизни»[1271]

. Стихи у него прекрасные, и проза очень хороша. Меня удивила его наблюдательность, его внимательное отношение к людям. Критики нашли, что у него недостаточно критическое отношение к явлениям. По-моему, в этом благородном тоне, таком человечном, главная прелесть этих, таких не советско-подхалимных записок. Он много говорит о Гумилеве, не лягая его, как, вероятно, нужно бы истинно советскому гражданину[1272]. Была Наталья Васильевна. Сели вместе. Алексей Николаевич очень болен, был в санатории в Барвихе[1273], а сейчас, кажется, в кремлевской больнице. Рейнберг сказал Г. Улановой, что у А.Н. саркома в легком, и если произойдет метастаз на голову, то конец может быть близок. Людмила распродает хрусталь, фарфор, деньги кладет на книжку и старается не пропускать Никиту к отцу. Наталья Васильевна очень расстроена болезнью А.Н. Это очень понятно. Двадцать два года прожить вместе!

28 декабря. Двенадцать лет прошло с того ужасного дня. Я не могу вспоминать; когда я вижу ее глаза в ту минуту, хочется кричать, кричать от боли. Пошла в церковь. Денег не было. Взяла хлеб на два дня и тут же продала за 36 рублей на панихиду. Проплакала всю службу, и это меня немного успокоило. Думала об Алене и обо всех живых, за которых невероятно беспокоюсь. Наташа написала – у Сонечки ангина. Боже мой, как это страшно. Девочки не пишут. У меня ни гроша. Все платежи по моим работам будут в январе, а надо девочкам деньги послать. Тяжело. И слабость после болезни. Молилась Спасителю: Помилуй, Господи, и помоги. И сохрани Сонечку.

1945

1 января. Опять новый год. Что он нам сулит? Полегчает или не полегчает?

Хочется европейской жизни, как воды жаждет человек в пустыне. Свободной, достойной человеческой жизни, понятие о которой у нас утрачено.

В пятницу 29-го я зашла в ремесленное училище (архитектурно-художественное) напомнить о Говоровой, и тут Крылов уговорил меня взять на себя преподавание истории искусств. Мне показалось, что это предложение явилось ответом на мои молитвы, и я согласилась. Если я с этим справлюсь, это все же даст к приезду девочек известный fixe, вторую карточку. Лишь бы справиться.

Была в тот же день у Загурского, чтобы узнать ответ на мою докладную записку о создании исторического кукольного театра. Накануне в «Ленинградской правде» была целая передовая статья о поддержке инициативных людей[1274]. Но, очевидно, эта директива к Комитету по делам искусств не относится. Загурского ничто не интересует, в особенности новое. «Исторический театр в куклах, как это можно сделать?» – и криво улыбается. Существо дела его не интересует, и у меня руки опускаются. Кроме того, они все в Комитете на поводу у жулика Шапиро.

Как хочется мне припомнить этот год, – что в нем было хорошего, интересного.