Дневник. Том 1

Когда по какому-то случаю у Мичуриной были гости, Рашевская, Корчагина пришли к А.Я. в кухню, целовали ее, радовались ее возвращению, те были крайне недовольны, и вообще всячески унижали. А Соня! Недаром как-то при встрече, когда я звала ее к себе, она мне сказала: «Я ведь теперь совсем не та, что была раньше, я стала гораздо хуже». И вид у нее был грустный.

Квашнина-Самарина – племянница Евдокии Николаевны. Правда, Доша был педераст, il a de qui tenir[1279], и Вася очень предостерегал Сашу в этом смысле, когда тот перекочевал в Севастополь в начале войны 14-го года. Но он был и умен и талантлив.

Антонина Яковлевна находит, что Соня много хуже самой Мичуриной и плохо на нее влияет.

Рассказывала Антонина Яковлевна последние дни своего пребывания в Детском – она бежала оттуда 17 сентября 41-го года. Жила она с женой племянника и пятью их ребятишками, мал мала меньше. Немцы уже заняли часть парка, Пулково, в городе еще были наши. Дома не было воды, дети просили пить, Антонина Яковлевна решила пойти за водой на большое озеро. Приходит, хочет зачерпнуть – немец-часовой говорит: «Мадам, нельзя – кровь (показывая на воду). Идите к кувшинчику» (Дева с урной – Девы-то самой уже не было, ее закопали)[1280]. «Прихожу к кувшинчику, там немцы сидят, закусывают. Один подает мне плитку шоколаду. Я качаю головой, дескать, не возьму. “Возьмите, у нас есть, у вас нет”. Я и взяла. Дали мне три толстые плитки шоколада, банку консервов, банку сливочного масла, три батона. Отнесла детям. По-русски говорили плохо. Потом приехала наша машина, грузовик, забрали детей. Я Настю туда же пихнула, уехали. А сама пошла в Ленинград пешком. Захватила только один отрез на костюм. В деревне потом на 8 пудов муки променяла.

Много нас шло, пришлось идти на Колпино. И все время под обстрелом. Мы все друг другу адреса дали, если убьют – передать родным. И многие не дошли. Самолеты так и кружат, стреляют, осколки летят. Одна женщина упала, а на самой пояснице большая дыра, словно собаки вырвали. Умерла сразу.

Я потом в больницу попала, все мессершмиттами[1281] бредила».

Антонина Яковлевна вела себя всегда очень достойно, барыню не корчила. Александр Яковлевич, по-видимому, ее очень любил, или ценил. Нельзя же ее было так унижать. «Мне все время было за них стыдно», – говорит она. Какая гадость!

В Детском у нее остался и, очевидно, погиб очень славный ее портрет, одна голова – не то цветными карандашами, не то акварелью, не помню фактуры, но сам портрет очень хорошо помню, мне он нравился.

Сегодня взяли Краков, вчера Варшаву, какое наступление! Я узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней![1282]

Хороша речь Черчилля о Греции и греческих коммунистах, «которые были хорошо вооружены, за два года с немцами не сражались, а притаились и ждали момента, чтобы захватить власть»[1283]

. Не тут-то было! Наступили англичане на хвост! И придавили.

2 февраля. Был у меня Глинка, я просила его зайти посоветовать мне, как организовать музей для Архитектурно-художественного училища. Он по-прежнему пессимист: «Никогда в истории не было случая, чтобы у победоносного народа менялся строй». А я считаю, что наша революция была прямым последствием военных неудач японской и германской войн.

Военная интеллигенция, ведущая так блестяще войну, должна сказать свое слово, народ, проливающий свою кровь, должен выйти из рабства. И кроме того, западному миру нужен наш рынок.

Может быть, я вообще ничего не понимаю и мечты заменяют мне реальную действительность? Но без этой веры в судьбу России я просто не могла бы жить.

И послушав Глинку, мне стало тоскливо.

Готовлюсь к педагогической работе – и очень боюсь, вдруг не выйдет. Перечитываю «Историю искусств»[1284]

с большим удовольствием.

Caro m’è ’l sonno, e più l’esser di sasso,mentre che ’l danno e la vergogna dura;non veder, non sentir m’è gran ventura;però non mi destar, deh, parla basso.Сон дорог мне, из камня быть – дороже,

Пока позор и униженье длятся.Вот счастье – не видать, не просыпаться!Так не буди ж и голос снизь, прохожий.Перевод М.А. Кузмина[1285].

15 февраля. Наконец я нашла точный текст этих стихов, которые знала с 20 лет, их мне неверно продиктовала Стазя Грузинская. Перевод мне не нравится. Он неточен.