Дневник. Том 1

Руководитель польских диверсантов и убийц получил 10 лет тюрьмы[1306]. Десять лет получили и божьи коровки из Союза писателей: Гнедич, Макарова, Булгакова, верой и правдой проработавшие все 27 лет.

Да здравствует русский народ, с ним можно не стесняться.

1 июля. Начала переводить. Вижу, что придется работать не разгибаясь. И не хочется, и хочется. Ведь все равно никаких денег хватить не может на жизнь. 24-го приехали девочки, за неделю я истратила 250 рублей, значит, надо минимально тратить в месяц 1000 рублей, одеть их надо с ног до головы. Вот я получу аванс, скажем, 4500, вычтут, очевидно, около тысячи, 1000 надо послать О. Назимовой, останется 2½ тысячи, это ничто. И это ощущение убийственно. В какой-то сказке деньги превращались в уголья

[1307], у нас в солому. Я могу лечь костьми и все же не выберусь на тихий берег. Девочки поправились, похорошели. Увидев меня на вокзале из вагона, расплакались. Мне кажется, я недостаточно с ними ласкова. А я просто угнетена. Наташа прислала ко мне некоего Гинзбурга с письмом продать ему «их часть квартиры»!? Т. е. среднюю комнату. Он мне сказал, что комнаты котируются 500, 600 рублей кв. метр. Я отказалась. Какая бесцеремонность! Ôte-toi de là, que je m’y mette[1308]. Написала Наташе, что их площади здесь нет, т. к. они за нее никогда не платили. И кроме того, на <мои> комнаты был выдан ордер Колосовым. Если она сама приедет с детьми, я буду счастлива, и она будет жить как жила прежде, но лишаться последнего покоя и иметь за тонкой стеной чужую семью Гинзбургов – этого не могу, это равносильно самоубийству. А мебель куда деть, книги?

А девочки приехали – привезли яиц, масла топленого, муки, луку. Сколько заботы.

Встретила Е. Шварца. Видел Васю. Играл в теннис на теннисной площадке у профессора Капицы с Андрониковыми, вид «прелестный», по словам Шварца.

4 июля. Высшая тайна вселенной, мое сознание – свет от силы солнца, как солнце – свет неизреченной Силы. Бунин.

5 июля. Горé имеем сердца

[1309]. Это очень трудно. И теперь мне это становится все труднее, слишком много работы. Вчера подписала договор на перевод, по 1000 рублей за лист. Это значит, все лето, всю осень сидеть не разгибаясь.

Шла в Союз писателей, остановилась у переулка: Нева, по небу небольшие легкие белые облака, мучительно захотелось рисовать, именно мучительно.

Больно, больно.

7 июля.

А.А. Смирнов позвал меня и Шлосберг почитать наши переводы. Я немного побаивалась. Шлосберг опытная переводчица, а я впервые принимаюсь за ответственную работу с редактором. Стравинского никто не редактировал. Лозинский лишь немного просмотрел. Переводить Стендаля много трудней. Его нарочито лаконичный стиль без всяких завитков трудно переводить. Прочла несколько страниц. А.А. и Шлосберг следили по книге, затем то же разбирали по фразам. А.А. внес несколько поправок и нашел, что переведено «очень хорошо, прекрасно». Потом читала Шлосберг. Мне кажется, что, пожалуй, у меня ближе к Стендалю. С А.А. очень приятно работать. Он с таким благожелательным интересом относится к работе, что как-то легко становится. Он сказал Шлосберг: «Да вы не терзайтесь поисками, когда я буду корректировать, я это одним махом исправлю». И показал редактируемый им перевод Реизова. Это сплошь поправки и вставки Смирнова.

На днях в Союзе писателей был доклад Эренбурга[1310]. Я его не люблю и пошла посмотреть на него воочию. В нем нет ничего специфически еврейского, ни в говоре, ни во внешности. Он умен. Говорил он о том, что наша победа обязывает нас иметь гегемонию мысли, а литература наша не на высоте того, чего от нее требует государство, народ, международное положение. Надо расти. Писатели «ездят в творческие командировки, собирать материал». Можно ли себе представить Чехова, собирающего материал! Или Л. Толстого. Надо сопереживать. Через год, через 4 года появится писатель никому не известный, как Лев Толстой, написавший «Севастопольские рассказы»[1311].

Оправдываются слова А.О. Старчакова о том, что советскую литературу надо поставить на 10 лет под зябь.

Уже скоро, через год, будет 10 лет со дня его исчезновения.

Девочки впервые начинают говорить об отце, вспоминают поездки с ним. Это хорошо.