Дневник. Том 2

по его выражению, им все время колют глаза, он заявил не без

гордости, что у этих людей была лишь одна забота — военные

действия, а вот если бы им пришлось решать огромные и слож

ные проблемы нашего времени, эти знаменитые люди Девяносто

третьего года оказались бы наверняка не более изобретатель

ны, чем люди 1871 года. И под конец он произнес вполне до

стойные и честные слова: «Какой толк от того, что мы одолеем

Версаль, если мы не сумеем решить социальную проблему, если

рабочий останется в том же положении, что и прежде?»

Потом, очень сурово заклеймив незадачливых ораторов, он

категорически заявил всей этой толпе, которая только что апло

дировала предложению об организации Революционного трибу

нала, что при создании Комитета общественной безопасности

совершенно не имелся в виду террор, ибо Комитет этот был вы

зван к жизни единственно потребностью сосредоточения и

упрощения руководства.

И ей-богу, если бы он не кончил словами, что оружие, кото-

134

рым воюет Версаль, это трусость и предательство, речь его

могла бы произвести впечатление на любого беспристрастного

слушателя. Возле меня кто-то сказал, что этого оратора зовут

Жак Дюран.

Вторник, 9 мая.

Национальные гвардейцы, национальные гвардейцы, нацио

нальные гвардейцы! Новехонькие красные знамена, марки

тантки в нарядных платьях, санитарки, несущие на спине оде

яло, на боку — сумку с перевязочными материалами. Масса

вооруженных людей, толпящаяся на площади Людовика XV.

Я было подумал, что вся эта солдатня выступает, чтобы за

нять укрепления. Но это только смотр, и, видя среди солдат во

оруженных мальчишек, испытываешь чувство возмущения,

чувство протеста.

Воскресенье, 14 мая.

Если я когда-нибудь напишу роман из театральной жизни,

который мы задумали вместе с братом *, если я когда-нибудь

воссоздам психологию актрисы, то главной, доминирующей

идеей этой книги должна стать борьба вульгарных инстинктов,

низменных вкусов, определяемых рождением, натурой, воспита

нием, — со стремлением к изяществу, изысканности, благород

ству — качествами, органически присущими большому таланту,

гению.

У этой книги, возможно, будет оригинальная форма.

Часть первая. — Вот примерно ее канва. Как-то вечером у

меня был разговор об этой женщине, — я видел ее только мель

ком, но она вызвала во мне какое-то влюбленное любопытство.

Быть может, история поцелуя, которым Рашель, одеваясь в

своей уборной, через ширму наградила Сен-Виктора. Разговор

этот я вел на берегу моря, с ее бывшим любовником, практич

ным человеком, политиканом, не чуждым темных махинаций, —

вроде Монгиона. Излияния этого сильного человека, растроган

ного красотой и величием ночи.

Рассказ очень эмоциональный, очень чувственный, очень

плотский, без прикрас. Долгое молчание. Потом, неожиданно,

он берет меня под руку, поднимается ко мне, закуривает си

гару, снимает пальто и нервно шагает по комнате, продолжая

говорить о ней. Он рассказывает, как его внезапно обуял ужас

перед этой женщиной, ему довелось наблюдать, как она кощун

ственно изучала сардонический смех во время агонии своей ма

тери. И под конец он стал развивать идею, что молодой человек

135

способен полюбить женщину, которая производит впечатление

последней негодяйки, но позднее, к старости, он стремится

найти в женщине образ доброты.

Итак, первая часть — рассказ этого человека.

Часть вторая. — В гостях у родственника, второго секретаря

посольства в столице одного из германских княжеств, наподо

бие Гессена-Дармштадта. Холостяцкий завтрак (обрисовать

французских и иностранных дипломатов), — за которым только

и говорят что о Париже и называют имя этой актрисы. Когда

гости уходят, мой родственник дает мне прочесть целую пачку

писем, в которых речь идет о ней, — эти письма написаны

в то время, когда она была его любовницей, и адресованы

умершему другу. Письма исполнены чисто юношеского энту

зиазма, сквозь который иногда дерзко прорываются первобыт

ные инстинкты. Включить туда блаженные воспоминания

о ночах любви, проведенных в брюссельской гостинице «Фланд

рия», когда любовников словно убаюкивали звуки органа сосед

ней церкви.

Итак, вторая часть — в письмах.

Часть третья. — Зимний день; в пять часов, от безделья.

поднимаюсь к продавцу автографов, — у него в окне горит свет.

Субъект, вроде Лаверде, бывший сен-симонист, больной, по

улицам он ходит, держа шляпу в руке. Наверное, занимается

своими исследованиями, пользуясь новым магниевым аппара

том, который придает его зоркому взгляду еще большую

остроту. Он просматривает какие-то записки — тонкие тетради,

дневник, — проданные ему распутной сестрой этой актрисы,

особой типа Лажье, — которая эксплуатирует ее и торгует ее

письмами. Это полная любовная исповедь актрисы за время

ее романов с этими двумя людьми, с оценкой обоих ее любов

ников и описанием — с ее точки зрения — происходивших

между ними сцен и слов, сказанных тем или другим.

Итак, третья часть — автобиография.

Понедельник, 22 мая.

Я не в состоянии усидеть дома, я должен видеть, должен

знать.

На улице я вижу, что люди толпами стоят в подворотнях *,