Дневник. Том 2

Вот как выглядит снаружи к четырем часам дня здание Па

латы депутатов *. На сером фоне фасада, не освещенного уже

больше лучами солнца, перед колоннами и на ступенях лест

ницы — толпа, целое море людей; среди черной суконной

одежды светлыми пятнами мелькают белые и синие рабочие

блузы. У многих в руках зеленые ветки или же пучки листьев

на круглых шляпах. Кое-где среди толпы — солдаты, с укра

шенными зеленью ружьями.

Чья-то рука вдруг подымается над всеми головами и боль

шими красными буквами выводит на одной из колонн список

членов Временного правительства. На другой колонне уже

написано углем: Республика провозглашена. Клики, приветст

венные возгласы, в воздух летят шляпы, люди взбираются на

пьедесталы статуй, толпятся под фигурой Минервы; человек

в рабочей блузе спокойно закуривает трубку, усевшись на ко

лени статуи канцлера Лопиталя; женщины гроздьями виснут

на ограде против моста Согласия.

2 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2

17

Только и слышишь вокруг, как люди возбужденно говорят

друг другу: «Ну, наконец-то!» А вверху, на фронтоне здания,

какой-то человек отдирает от трехцветного знамени синюю и бе

лую полосы, и вот уже в воздухе полощется только красная.

На террасе, выходящей на набережную д'Орсэ, пехотинцы об

ламывают с кустов зеленые ветки и протягивают их над пара

петом женщинам, а те вырывают их друг у друга.

На воротах Тюильри, близ большого бассейна, позолочен

ные буквы N закрыты старыми газетами, и на месте снятых

императорских орлов висят венки из бессмертников.

У главного входа во дворец на двух черных мраморных до

щечках я вижу надпись мелом: Поручается охране граждан.

С одной стороны примостился солдат мобильной гвардии, с го

ловой, повязанной под фуражкой платком, как у араба, с дру

гой — молодой пехотинец протягивает толпе свой кивер: в

пользу раненых воинов французской армии. Среди колонн пе

ристиля, взобравшись на пьедесталы, стоят, опираясь на ружья,

люди в белых рабочих блузах и кричат: «Дешевая распродажа,

вход свободный!» — и в воздух взлетают шляпы, а лестницы за

хваченного дворца оглашаются мощными криками ворвавшейся

туда толпы. Против кухонь сидят на скамьях женщины с ко

кардами в волосах, и какая-то молодая мать мирно кормит гру

дью младенца в белых пеленках.

На улице Риволи, на почерневших от времени стенах, можно

прочесть: «Помещение сдается внаем», а написанные от руки

плакаты гласят: «Собственность неприкосновенна! Смерть во¬

рам!»

Тротуары, мостовые — все запружено толпами народа,

всюду, как по большим праздникам, мужчины, женщины высы

пали из своих жилищ на улицу; в этот пьяняще-знойный день

сотни тысяч людей, словно позабыв, что пруссаки на расстоя

нии каких-нибудь трех-четырех переходов от Парижа, спешат

вперед, влекомые лихорадочным любопытством к разыгрываю

щейся на их глазах великой исторической драме. А вдоль по

улице Риволи с пением «Марсельезы» движутся войска, в про

езжающие мимо солдаты Национальной и мобильной гвардии

кричат: «Да здравствует Республика!» Здесь налицо все, что

полагается, в том числе сопровождающие всякую революцию

причудливые маски; в открытом экипаже едут, держа большие

знамена, знаменосцы — люди с бородкой и с красной гвозди

кой в петлице, а среди них пьяный тюркос * и захмелевшая жен

щина.

Часы на Ратуше показывают половину шестого *. Здание,

18

олицетворяющее собой свободу города, основанием уже погру

зилось в тень, и только вверху еще залито солнцем, в лучах ко

торого ослепительно сверкает циферблат часов и по бокам от

них два больших окна. Окна второго этажа до самых верхних

перекладин забиты людьми в рабочих блузах и сюртуках; пе

редний ряд сидит, свесив ноги наружу между расположен

ными в простенках скульптурами в духе Возрождения, — это

похоже на огромную театральную галерку, полную мальчишек.

Площадь кишит народом. Зеваки взобрались на застрявшие

экипажи. На фонарях повисли озорные подростки. И над всей

этой толпой стоит неумолчный глухой говор.

Время от времени из окон падают бумажные листочки — их

подбирают, подбрасывают в воздух, и они снежными хлопьями

сыплются на головы. Это — бюллетени плебисцита 8 мая *, с

заранее отпечатанным Да. «Недурная пожива для мусорщи

ков!» — говорит какой-то простолюдин. Время от времени толпа

приветствует кликами кого-либо из крайних левых, и стоящие

подле меня люди называют их имена; промелькнул на миг ху

дой и бледный профиль Рошфора, которого встречают ова

циями, как будущего спасителя Франции... * Бедная Франция!

Возвращаясь домой по улице Сен-Оноре, шагаю по кускам

позолоченного гипса, — всего лишь два часа назад это был гер

бовый щит его бывшего императорского величества; навстречу

мне попадаются группы людей, окружающих лысых ораторов, ко

торые пытаются выразить судорожными жестами то, что уже не

в силах выкрикнуть их осипшие голоса, их надорванные глотки.

Но почему-то они не внушают мне доверия. Мне кажется,

что среди этого горланящего простонародья не найдется уже

таких честных малых, как те, что первыми распевали когда-то