Дневники. Я могу объяснить многое

Оказавшись в первый раз в Компании электрического освещения Эдисона, я не верил своему счастью. Позади у меня остались парижские разочарования и долгое, невероятно мучительное плавание на корабле. Когда по прибытии в порт я подошел к капитану, чтобы поблагодарить его за все, что он для меня сделал, капитан демонстративно отвернулся в сторону. Это случилось при свидетелях, которые начали усмехаться. Возможно, со стороны это и впрямь выглядело комично – я высокий и худой (а за время плавания я похудел невероятно) рядом с низеньким толстяком-капитаном. Но мне от усмешек оскорбление показалось еще более грубым. На американскую землю я ступил в самом плохом расположении духа, несмотря на то что ждал этого момента как величайшей радости. Во время плавания мне было тяжело, и я, как мог, пытался приободрить себя. Я внушал себе, что все случившееся со мной – к лучшему. Что бы было, если бы я получил обещанную мне премию? Я бы купил матери дом и продолжил бы работать в Париже. А сейчас я плыву в Соединенные Штаты к Эдисону! Я буду работать у лучшего изобретателя в мире (таким мне тогда казался Эдисон). Вместе с ним! Объединив наши умы, мы сможем создать нечто невероятное! И получать у Эдисона я буду гораздо больше, чем в Париже, так что дом матери куплю очень скоро. В своей идеалистической наивности я дошел до того, что вообразил, будто Эдисон компенсирует мне то, что я не получил в Париже. Он же должен был спросить, почему я вдруг ушел из его Континентальной компании и приехал в Нью-Йорк. Разумеется, я бы не стал скрывать причину. Тот Эдисон, который являлся в моем воображении, не мог допустить, чтобы его алчные сотрудники пятнали его репутацию, обманывая доверчивых людей. Он непременно восстановит справедливость, выплатит мне 25 000 долларов, а жадного и подлого Реверди с его помощниками выгонит к чертям. Знал бы я, чем все закончится! К 25 000 добавится еще 50 000! Но если бы не рисовать в воображении во время плавания радужных картин, то впору было прыгать от тоски за борт. Огромное безбрежное пространство океана оказывало на меня странное завораживающее действие. Оно пугало и манило одновременно. Время от времени, когда я глядел на воду, у меня появлялась безумная мысль – прыгнуть в нее и попробовать достать до дна. Голод, усталость, обида, качка… В таких условиях деятельность мозга не может не нарушиться. Хорошо еще, что не дошло до чего-нибудь большего. Одна женщина, плывшая в третьем классе, еврейка из Будапешта, сошла с ума на второй неделе плавания. Начала рыдать, умоляла, чтобы пароход повернул обратно и т. п. Ее пришлось изолировать в отдельной каюте. Рыдания ее разносились по всему пароходу и еще сильнее портили мне настроение. Спасение было только в одном – думать о хорошем, внушать себе, что нужно потерпеть еще немного и затем наступит замечательная во всех отношениях жизнь.

Если бы я сейчас нашел воров, обокравших меня в Париже перед отплытием в Нью-Йорк (их было двое – один отвлек меня, а другой обокрал), то обнял бы их, как родных братьев, и поблагодарил бы за сделанное мне предостережение, которого я тогда по глупости не понял. Уж казалось бы – чего проще? Украли у тебя билет и деньги, значит не нужно тебе плыть в эту чертову Америку. Вернись домой и подумай – правильно ли ты поступаешь? Но я не внял предупреждению и в результате получил то, что получил.

Лаборатории Эдисона поразили меня. Они были большими, их было много, при них имелся цех, производящий детали для экспериментальных машин, кругом сновало много народу и над всем этим царил Эдисон. Он удостоил меня беседы, в ходе которой я почти не говорил, а слушал и млел – Великий Изобретатель рассказывал мне о своих планах, перескакивая с пятого на десятое. Эдисон всем рассказывал о своих грандиозных планах, но так, что понять ничего было невозможно – набор общих слов, среди которых чаще всего звучали слова «грандиозно» или «невероятно». О том, почему я ушел из Континентальной компании, Эдисон меня не спросил. Он, конечно же, знал причину. Позже, когда я был обманут вторично, уже и самим, я понял, что такие трюки в его компаниях в порядке вещей – пообещать сотруднику крупную премию и не выдать ее. Экономия получается значительная. Например, если бы мне не была обещана премия, то я потребовал бы от Ро, чтобы в Страсбурге он платил нам с Анталом по меньшей мере в полтора раза больше обычного, потому что мы работали по 14–16 часов в день. Но с учетом обещанной премии было неловко требовать увеличения окладов. Более того – я и телеграммы в Париж отправлял за свой счет, а их приходилось отправлять очень часто – по три-четыре раза в неделю.