Дневники. Я могу объяснить многое

Должен отметить, что Шейдеман (не уверен, что то была настоящая его фамилия) сильно отличался от тех, кто приходил ко мне раньше. В нем сразу чувствовался аристократ, и держался он безукоризненно. В ответ на мою резкую тираду, он вежливо улыбнулся и спросил, когда мне будет угодно выслушать его предложение. В его поведении не было наглости и нахрапистости. Это мне понравилось. Я высоко ценю вежливость и не выношу, когда на меня пытаются давить. «Вы можете огласить ваше предложение, но знайте, что я его отклоню», – сказал я. Передо мною был исполнитель чужой воли, которому дали определенное поручение. «Чем скорее я выслушаю его, тем скорее от него избавлюсь», – подумал я. «Кайзер и адмирал знали, что вы так скажете, – ответил Шейдеман. – Поэтому кайзер назначил особую плату за ваше сотрудничество. В Берлине знают, как вы к нам относитесь, и понимают, что деньги вас не прельстят. Но что вы скажете о Воеводине?»[152]

О Воеводине? Я не понял, о чем идет речь, и это непонимание отразилось на моем лице. «Вы позволите мне продолжить?» – осведомился Шейдеман. Я позволил. Шейдеман сказал, что Германия заинтересована в сотрудничестве со мной и что в первую очередь это сотрудничество касается разработки двигателей для военного флота. В своей короткой речи он произнес слова «мы понимаем, что у вас есть причины для неприязни», что было равносильно признанию вины. Какая причина могла быть у меня, кроме сгоревшей лаборатории? Помимо полагающихся мне выплат за сотрудничество по оснащению моими двигателями военных кораблей империи, мне предлагалась независимость сербской Воеводины от Австро-Венгрии. «У кайзера есть такая возможность, – сказал Шейдеман, когда я переспросил, правильно ли я его понял. – Германия готова повлиять на решение этого вопроса в обмен на ваше сотрудничество. Сейчас на Балканах идет вторая война[153]

. Воеводина превратилась в пороховую бочку, которая приносит Францу-Иосифу больше беспокойства, чем выгоды. Момент весьма удобный. Вы согласитесь обменять ваши знания на свободу ваших соотечественников?»

Воеводина! Сербский край, находящийся под австрийским гнетом! Мне ли, сербу из Лики[154]

, не знать, как страдали сербы в империи? Ради счастья моих соотечественников я был готов сотрудничать не только с немцами, но и с самим Сатаной! (В то время я еще считал себя атеистом). Но меня столько раз обманывали, что я захотел получить гарантии. «Гарантия одна – слово кайзера, которое передал мне адмирал фон Тирпиц», – ответил Шейдеман с таким видом, будто я его оскорбил. Признаюсь, что меня ошеломило подобное предложение. Я не знал – верить или не верить. Имеет ли кайзер столь сильное внимание на императора? Стоит ли мой ум таких дипломатических усилий? (Желающие узнать о технической стороне вопроса больше, могут обратиться к моей статье «Электрический привод для боевых судов», опубликованной в «New York Herald» 25 февраля 1917 года.) Но мне ли, изобретателю, не знать, что самое невероятное очень часто оказывается вероятным! В моем представлении свобода сербской Воеводины стоила того, чтобы сделать исключение из собственного правила. К тому же в то время началась Вторая Балканская война и можно было надеяться на то, что границы будут перекроены.

В 1913 году мне было 57 лет. Солидный возраст. Будь я обычным человеком, то был бы главой большого семейства, у меня были бы дети и внуки. В 57 лет полагается быть мудрым, поэтому я вспомнил о том, сколько раз в жизни был обманут, и ответил Шейдеману следующее: «Мы можем обсудить условия и сроки, но полноценное сотрудничество между нами станет возможным лишь тогда, когда я увижу результат, то есть когда в Вене будет объявлено о дальнейшей судьбе Воеводины. Я практик, и слова, даже слово кайзера, значат для меня меньше, чем дела». Я подумал, что если меня хотят обмануть, то сейчас Шейдеман оскорбится, но он согласился со мной – да, дело важнее слов.

Начавшиеся переговоры, которые я вел через Шейдемана, затянулись надолго. Вторая Балканская война закончилась, карта Балкан была перекроена, а Воеводина как была, так и оставалась в империи. Меня дважды пытались пригласить в Берлин, чтобы ускорить переговоры (или с более худшими намерениями), но я отказывался, потому что не хотел тратить время на плавание, поскольку понимал, что в поездке нет необходимости (в Берлине я не сказал бы больше того, что говорил Шейдеману в Нью-Йорке), и опасался за свою жизнь. Примечательно, что второе приглашение от немцев последовало вскоре после загадочной гибели Рудольфа Дизеля[155].