Дневники, письма. Воспоминания современников

Тяжелая длань высокого недовольства обычно опускалась на самого «возмутителя спокойствия». Так, по чьему-то указующему мановению совершенно неожиданно была остановлена в издательстве «Советская Россия» остропублицистическая книга Чивилихина «Земля в беде», а весь немалый тираж ее, уже отпечатанный, был пущен под нож. Автоматически заторможенными оказались и другие издания писателя, даже отставлены уже набранные газетные публикации. Поползли досужие слухи, что, мол, все это неспроста. Довольно заметно поубавилось число его недавних сторонников.

Мы были с Владимиром Алексеевичем близкими соседями и, несмотря на разницу в летах, даже добрыми друзьями. Я хорошо помню, как тяжело и больно переживал он очередную напасть. Вижу его почерневшее, осунувшееся лицо, с преуменьшенными стеклами очков, как бы ушедшими вглубь, полузастывшими, потерявшими живой и пытливый блеск глазами. Могучий с виду, он вследствие перенесенной в мальчишестве длительной голодухи был легко уязвим для хворостей. И в те дни у него, видимо, давало ощутимые сбои сердце, что-то неладное вдруг начало твориться со слухом…

Но ни тогда, ни в другую пору, как бы горько и худо ему ни было, я никогда не слышал от него ни вздоха, ни сетования, даже намека на жалобу. Любую свою беду он пересиливал сам. И ему не нужны были сочувствия и утешения.

Когда Чивилихину было трудно, его тянуло к деревьям. «Иногда я забираюсь в чащобу и древесные завалы, воображая себя в родной тайге», – признавался он. Это, видимо, была интуитивная защитная тяга к самому дорогому и близкому, к детству, к своему сибирскому первоистоку. И хотя в тех далеких годах тоже были и горести, и тяготы, но оттуда неизменно исходила и неизбывная доброта, которая всегда помогала ему ощутить себя частицей большой родни, частицей великого и многострадального народа…

Вдосталь хлебнувший лиха в самой ранней поре, он запасался терпением, упорством и несуетливой российской мастеровой обстоятельностью – качествами, которые сослужат неоценимую службу и в его писательском деле…

У Владимира Чивилихина критерии литературной и нравственной ориентации были высоки, точны и безошибочны. Из публицистов прошлого, по его собственному признанию, ему были наиболее близки именно неудержимой страстью исследования глубинных явлений жизни современного им общества Глеб Успенский и Николай Гарин-Михайловский. Из советских классиков неизменное внутреннее равнение он держал на М.А. Шолохова и Л.М. Леонова, в творчестве которых всегда видел концентрированное выражение высших ценностей духовного порядка. Для его профессионального и гражданского становления неоднократные встречи и раздумчивые беседы с обоими нашими великими мастерами слова были воистину неоценимыми….

Для Владимира Чивилихина было необходимо исследовать факт, мучительно докопаться до причин и следствий, но всегда с позитивным настроем, с одной непременной обязанностью – ясно видеть в жизни то, что должно быть. Это и возвышало его на поистине недостижимую нравственную высоту по сравнению с теми, кто в яром критическом запале никогда не желал или не умел дорасти через отрицание порока до утверждения добра…

А потом явилась «Память». Роман-размышление, роман-исследование, роман-полемика. Работа почти феноменальная по «грузоподъемности» освоенного материала, работа, в которой широчайшие пласты отечественной и всемирной истории горячо и страстно спрессованы с современностью, работа, которой суждено было стать пожизненной книгой писателя, – последние страницы «Памяти» Владимир Чивилихин завершил буквально за день до своей безвременной кончины…

Он всю свою жизнь до последнего дыхания не был «смотрящим со стороны». И за это ему наш глубокий поклон, наша признательность, наша общая и вечная добропамять.

Владимир Солоухин

Володя Чивилихин был человек колючий и очень обидчивый человек. И на него очень часто можно было обидеться. А дружба наша не рушилась, не ломалась. Может, и был бы повод обидеться, но я знал его характер и уже заранее все ему как-то прощал…

У меня была по-молодости такая манера. Тем, кто приезжал ко мне в Олепино из друзей, я давал заполнить такую шутливую, в общем-то, анкету. Но там было и кое-что серьезное. Такую анкету я дал и Володе заполнить. Она у меня сохранилась среди других. Вопрос мой, а ответ его рукой написан.

Любимая работа? – Физическая, чего-нибудь тесать.

Любимое времяпровождение? – Бродить по лесу.

Главная страсть? – Думать о том, что напишу.

Основное требование к себе? – Не врать.

Основное требование к друзьям? – Чтобы не продали за 100 грамм.

Главная черта вашего характера? – Трудолюбие, честолюбие, раздражительность.

Главный день в жизни? – Счастье своего народа.

Предпочтительное качество в мужчине? – Ум и мужество.

Предпочтительное качество в женщине? – Порядочность и способность быть хорошей матерью.

Любимая еда? – Молоко (коровье).

Любимый напиток? – «Тоже молоко» – написал он. Ну тут я не совсем согласен. Володя, так сказать, любил и другие напитки иногда, особенно перед обедом.

Любимый цветок? – Кандык.

Любимая птица? – Кедровка.