Дневники, письма. Воспоминания современников

Володя держался всегда уверенно, независимо, с готовностью в любой момент действовать. И трудно было поверить, что он мог ночь не спать, переживая события дня, казня себя за что-то неловко сказанное, за неудачное, с его точки зрения, выступление или беседу. При кажущейся внешней его неуязвимости и бескомпромиссности, твердости и прямолинейности в общении, у Володи была нежная и ранимая душа. Его могла до слез растрогать какая-то, на первый взгляд, совершенно обыденная или житейская ситуация.

Володя был очень интересным собеседником. В разговорах он был серьезен и обстоятелен, поддерживал только деловые темы и сам поднимал только общественно значимые вопросы, которые на данный момент его волновали. Но это не значит, что он не любил поговорить о даче, грибах, рыбалке или охоте, особенно о собаках.

Иногда любил вслух читать на память стихи, особенно Василия Федорова и поэта Николая Гумилева, с сыном которого, ученым Львом Гумилевым, яростно и жестоко полемизирует на страницах своего романа-эссе «Память».

Говорил он всегда так увлеченно, убежденно, напористо, что заражал собеседников, и в конце концов оставались все довольны и собой, и общением. Он умел прекрасно руководить беседой, незаметно направлять ее в нужное ему русло. Общались с ним с удовольствием, думаю, потому, что Володя никогда не был равнодушен к теме общения, его мнение всегда было основано на глубоком знании предмета разговора или на долгих размышлениях по этому поводу. Он был искренен, откровенен, не кривил душой и не лгал, никогда никого не поучал, излагал мысли четко, логично, последовательно, завлекательно, часто выбирая интригующую или таинственную форму, подводя слушателей к сути издалека. Самая скучная тема у него оживала.

Я не помню случая пренебрежительного или высокомерного поведения Володи в беседе. С другой стороны, в общении с людьми он не допускал ни панибратства, ни вольностей, держал инстанцию уважения или неприятия, всегда оставался самим собой – не заискивал и не унижался перед одними, не заносился перед другими, ни подлаживался под чье-то мнение.

В одной статье он писал: «Добывать из родного языка слова забытые, ныне малоупотребительные, но несущие в себе краски, силу и движение, я в принципе считаю делом необходимым».

Володя артистически владел словом, притом не только литературным, но и народным, часто более емким и метким. Такие слова он с особым удовольствием употреблял в своих произведениях и даже нередко спорил, вплоть до конфликта, с редакторами, защищая право просторечного слова на книжную жизнь.

Володя очень любил общаться. Общение с писателями-единомышленниками доставляло ему большую радость, так как не надо было рвать нервы в спорах, перегружать мозг и сердце отрицательными эмоциями, которые были постоянными спутниками его в жизни.

Володя умел сопереживать, поддержать в трудную минуту. Помню, как было мгновенно принято решение отказаться от празднования Нового, 1972 года в приятной компании в доме писателя Анатолия Иванова. Собрались все. Не пришла чета Никоновых – Анатолий Никонов и его жена Ольга Кожухова, писатель, фронтовичка. Накануне Никонова сняли с должности главного редактора журнала «Молодая гвардия». Ясно, что другу очень плохо, а тут еще праздник. Володя – меня в охапку, и помчались к ним. Проговорили они до утра.

Подобных случаев, когда Володино плечо было подставлено вовремя, предостаточно. Не менее решительно и быстро Володя вывез с Алтая в крайне тяжелом состоянии своего побратима Виталия Парфенова. Достучался до лучшей московской больницы.

Или, «открыв» поэтессу Новеллу Матвееву, поддержал, помог влиться в литературную среду, поспособствовал зачислению ее в литинститут. Вмешался в судьбу одного поэта, безвинно попавшего под судебное разбирательство. А однажды не поленился добраться до начальника пассажирского поезда Иваново – Москва, когда проводница бесцеремонно согнала со спального места уснувшего ребенка.

Если обращались к Володе с просьбой, связанной так или иначе с литературным процессом, а сам он не мог разрешить ее, Володя никогда не «отфутболивал» просителя, а разговаривал с одним, другим, десятым, находил выход и затем сообщал координаты этого десятого. Открытие новых литературных имен доставляло ему огромную радость… Борис Костюковский пишет: «Владимир Чивилихин ходит гордый по Чите и не может нарадоваться: он открыл для себя не только Дмитрия Сергеева, но и Валентина Распутина…»