Дневники, письма. Воспоминания современников

«Я – старая ткачиха. Муж мой, член партии с 1924 года, – был железнодорожником. Ездил на товарных поездах кондуктором. А в 37-м году его зарезало поездом на работе. Осталась я с тремя малыми детьми. Двое детей – младшие, бросили учебу – не было в чем ходить в школу, пошли в ученики. Сын постарше – сумел в нужде и трудах поступить в Московский университет». – Я писал под диктовку мамы жалобы. Решил так и писать, как говорит она. Сама она безграмотна я. «У меня еще была дочь, в Чернигове жила. Муж у нее погиб на фронте, осталось двое малых детей…»

Писал я такие жалобы, в которых были описаны все подробности дела, с охотой и отсылал их в разные места. «Правда Украины», «Крокодил», Обком партии, Облисполком, Верховная рада и т. д.

Хозяйка квартиры бессовестно эксплуатировала мать. Мама взялась обрабатывать 30 соток картошки. Полностью вся работа – за 1/3 урожая. Т. е. Хориха, как ее звали во дворе, – совершенно даром получала 2–3 машины картофеля. Это потому, что ее муж, майор, имел возможность взять бесплатно землю. С веранды второго этажа по 10 раз в день можно было слышать резкий голос «хозяйки»: «Бабушка Груша, помойте кадки!» «Бабушка Груша, сходите за солью», «Бабушка Груша, принесите керосину».

Меня это выводило из себя. Я психовал, а мама все успевала – мыла кадки, бросалась за солью в магазин, семенила в сарай и тащила на второй этаж громадную бутыль с керосином.

Сосед наш будущий, Островский, портной в мастерской, имел много денег. Много денег он отдал, чтобы получить большую комнату, нашу комнату, заявляя на весь коридор: «Мне нужна зала!» Рахиль Израилевна, его жена, ничтожное и глупое создание, обрабатывала общественное мнение двора:

– Шо она стоит? Она Хорихе постели стелет! Она жена простого стрелочника, а я – мещанка. Я имею право жить в такой хорошей квартире. И сын у нее неизвестно кто! Это вранье, что он учится в Московском университете! Таких туда не принимают, бедных…

И этот невероятный бред я слушал! Хохотал и злился до чертиков. На неграмотных и недалеких обывателей она оказывала действие свое.

– Они не видели войны! Они никогда не работали! У них буржуазные взгляды! – верещала она до тех пор, пока я однажды не записал все это и не предложил людям подписаться, что они слушали.

Испугалась до страсти и стала лебезить. У нас во дворе масса детей. Эти дети постоянно дерутся, плачут, ссорят родителей. Эти дети слушают такие мещанские выкрики. Ко мне привязался один еврейский мальчик. Не отходит ни на шаг, ласкается и целуется, когда возьмешь на руки. Ему 4 года, и он уже понимает, что эта Островская, его бабка, – мразь. Он часто говорил мне: «Хотите, я бабку сброшу с лестницы. Она плохая, и я ее не люблю». Часто он, когда читаешь, залезет на колени и заглядывая в глаза, спрашивает: – А что вы привезете мне? Машину? Танк? А танк с дулом? Привезите ЗИСа! Мой «Москвич» мамка продала и платье купила: она без папки все продает. Уй-юй-юй, и машинка же была! – с восхищением говорит он, – руль, передача, свет, – захлебываясь, перечисляет он «механизмы» своей воображаемой машины. Потом, заметив, что в сарае становится мрачно, он, боязливо посматривая на кучу гнилых бревен и прижимаясь ко мне, говорит:

– Мне темно! Дядя Володя, а хотите, я вам стихотворение прочитаю?» Я откладываю книгу – все равно уже плохо видно – и слушаю его лепет.

* * *

Второй секретарь Горкома партии Рымарь внимательно слушает меня, задавая иногда вопросы, понимающе кивая головой.

– Ордер на руках?

– Да.

– Ну и не пускай никого. Стань с топором в дверях и…

– Не то советуете.

– В общем я разберусь. – Он берет трубку. – Товарищ Журавлева, здравствуйте! Подготовьте, пожалуйста, все документы для меня о деле Заборской! Зайдите через день, – сказал он и протянул руку.

Итак – мое, наше дело стало делом.

* * *

Помощник прокурора города выслушал обстоятельства дела. По глазам было видно, что он знал о нем заранее.

– Дело не подсудное. Горсовет может менять свое решение о выдаче ордера, если квартира не была обжита в течении 10 дней.

– Пока! – сказал я.

Юрист, несомненно, имел разговор с Сильченко.

* * *

Побывал я в облисполкоме. Чувствовалось, что зам. пред, облисполкома не хочет заниматься такими мелкими вещами. Начали наведываться милиционеры, требовать документы и прописки. Я вынимал, показывал документы и провожал их: «Заходите, пожалуйста!»

С пропиской дело обстояло так. Отстояв длинную очередь к начальнику Горжилуправления Ковтуненко, я положил ему заявление на стол: мол, такой-то просит прописать его временно, на каникулярные месяцы. Ковтуненко, обрюзгший, мрачный и грубый, бросил заявление назад.

– Не пропишу!

Я засмеялся, не удержавшись. Он со злостью взглянул на меня и уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена.

– Почему не пропишете?

– А вы почему, не имея никакого полного юридического права, хлопочете квартиру?

– Это мой долг. Я не могу допустить, чтобы моя семья, заслужив всеми своими трудами жилье и имея на него права, – жила под навесом, в сарае.

– А вы-то при чем?

– Так я же приехал сюда отдыхать, к своим.

– Ну и что же?