Дни мечтаний

Природа, обычно веселый союзник, иногда дуется и отказывается играть. Когда ее настроение передается маленькому народцу, то без лишних слов, ускользают они задворками к себе домой. Тщетно мы выслеживали, подкрадывались, устраивали засады. Все, кто обычно суетился, прыгал или парил, все маленькое общество подлесья, было на каком-то другом мероприятии. Жуткая мысль закралась нам в головы: вдруг все они отправились в цирк. Мы устроились на заборе и мрачно молчали, даже звук приближающейся повозки не вызвал у нас никакого интереса. Когда ты настроился швыряться камнями, любое существо, особенно homo sapiens, может только помешать. Но тут мы спрыгнули на землю, и лица наши прояснились. Дребезжание, достигшее наших ушей, показалось вдруг очень знакомым. Мы больше не сомневались, это мог быть только артист.

Этого человека мы называли артистом, потому что он был серьезен, печален и немногословен, но видел нас насквозь, ему легко было рассказать обо всем, что на душе, и он почти сразу же придумывал простой и лучший выход из положения, разгонял тучи над нашими головами. Более того, он сразу же отправлялся вместе с нами, чтобы довести дело до конца, откладывая на потом все свои заботы. Мы называли его артистом, потому что он отличался от прочих, тех, кто был способен лишь на уродливое фиглярство. Истинное искусство противопоставляли подделке, просто не знали, как это сформулировать. Те другие, кто тяжеловесно шутил и глупо кривлялся, считали себя настоящими артистами, но мы, вынужденные наблюдать за мучительным представлением и аплодировать, мы им не верили.

Едва артист заметил нас, как натянул вожжи и заставил лошадь перейти на шаг. Повозка теперь еле ползла по дороге и остановилась прямо перед нами. Подперев подбородок рукой, человек долго и молчаливо разглядывал нас, мы же нетерпеливо пританцовывали в пыли, робко ухмыляясь. Невозможно было догадаться, что он собирается сказать или сделать.

– Похоже, что вам скучно, – заметил он вскоре, – очень скучно. Или… подождите… вы ведь не женаты?

Он спросил об этом так печально и так серьезно, что мы поспешили уверить его, что жен у нас нет, хотя чувствовали, что он не мог об этом не знать. Мы ведь были хорошо знакомы.

– Что ж, значит это просто скука, – сказал он. – Пресыщенность и усталость. Раз вы не женаты, залезайте в повозку, я вас прокачу. Мне тоже скучно. Хочется совершить что-то мрачное, отвратительное и жутко захватывающее.

Мы в восторге полезли внутрь, попискивая от радости и отдавливая артисту ноги. Едва повозка тронулась с места, Гарольд властно потребовал объяснить куда мы направляемся.

– Жена велела мне найти викария и привезти его домой к чаю, – ответил наш знакомый. – Это достаточно захватывающее приключение на твой взгляд?

Настроение у нас сразу упало. Нынешний викарий вряд ли мог исправить положение. Он не был артистом во всех смыслах этого слова.

– Но я не стану, – весело продолжил друг. – Потом я должен заехать к знакомым и узнать… что же надо было узнать? Что-то про крапивницу, по-моему. Не важно, я уже позабыл. Выходит, в этой повозке сидят трое отчаявшихся парней, которым совершенно нечем заняться. Может быть, поедем в цирк?

Величайшие мгновения жизни невозможно описать. Те, кто владеет пером, вероятно, смогли бы передать различные оттенки настроения и силу эмоций, но их обычно не бывает поблизости. Кто же в силах описать то яркое, живое чувство, что прыгает в груди, набухает и душит тебя, а потом кружится голова и перехватывает дыхание, словно ты прыгнул в холодную воду в жаркий полдень. Я бы с радостью умер в тот момент за артиста, я страстно хотел, чтобы из-за изгороди на нас выпрыгнули краснокожие, и я смог бы доказать другу свою преданность и любовь. В действительности, я не смог произнести не слова.

Гарольд оказался менее молчалив, он пронзительно запел. Это была торжествующая песнь, песнь, посвященная цирку, бессмертной славе его арены. Он воспевал его вечное бытие, сотворение его космическими силами по воле небес. Он пел о резвости и мощи лошадей, об их мощных трюках. Пел о клоунах, о великих фокусниках и о зрителях, бесконечно восхищающихся ими. Наконец он запел о Ней – Королеве арены, безупречной, великолепной и невероятно гибкой. Прекраснейшее из порождений земли! Он несомненно спел обо всем этом, хотя различить можно было лишь слова: «Мы едем в цирк!» и снова: «Мы едем в цирк!» Я не уверен, что хорошо расслышал, потому что все происходило, как во сне. Старая кляча, тащившая нашу повозку, расправила вдруг огненные крылья, и мы понеслись сквозь пурпурные облака, а пыльная дорога осталась где-то далеко внизу.

Я все еще был полон грез, когда вдруг обнаружил, что сижу в цирке и вдыхаю в себя его дурманящий аромат, который навсегда останется со мной. Вокруг слышался гул, напряженное ожидание нависло над ареной. Нервы были взвинчены до предела, мы не знали с какой стороны ждать появления чуда.