Дни прощаний

– У меня это просто в голове не укладывается. Оказывается, я его плохо знала.

– Это была всего лишь часть его души. Вы его знали лучше, чем кто бы то ни было.

– Но, судя по всему, не так хорошо, как ты.

– Но вы знаете о нем много такого, чего не знаю я. Думаю, только мы сами знаем себя хорошо. И то не всегда.

– Я совершенно неправильно представляла его будущее. Представляла девушку в подвенечном платье и внуков.

– Вы по-прежнему можете представлять свадьбу и внуков. Просто теперь это уже будет не свадебное платье, а смокинг. – Пожалуйста, только не сделай все еще хуже.

– За всю свою жизнь я знала только одного гея. Это был мой парикмахер из Гринвилля. Я его обожала. Но по нему сразу все было заметно. – Нана Бетси сморкается и прижимает ладонь ко лбу. Ее лицо еще больше морщится, а плач превращается в рыдания. – Как часто я позволяла людям говорить оскорбительные вещи о геях в присутствии Блейка и никогда не делала им замечаний. Нет ничего удивительного, что он боялся поделиться со мной.

Мое сердце по-прежнему истекает ледяными каплями.

– Мне жаль, что я причинил вам боль своим рассказом. Я пытался поступить правильно.

Ее голос дрожит.

– Ты и поступил правильно. Ты здесь для того, чтобы помочь восстановить жизнь Блейка. – Она медлит. – Как думаешь, Блэйд, удалось бы ему когда- нибудь встретить свою любовь?

– Не знаю. Надеюсь.

– Я тоже.

Она снова тянется к ключу зажигания, но в очередной раз останавливается.

– Ты можешь отказаться, но не мог бы ты кое-что изобразить для меня?

– Я попытаюсь.

– Не мог бы ты изобразить Блейка и рассказать мне об этом, чтобы я смогла ответить то, что должна? На случай если он нас действительно слышит?

– Думаю, да. Хорошо. Но это будет не так забавно, как было бы с Блейком.

– Все в порядке.

– Хорошо. Гм. Нана, могу я с тобой кое о чем поговорить? – Я не знаю, как лучше это сделать. Ведь не существует практического руководства, как признаться в нетрадиционной ориентации от имени погибшего лучшего друга.

Она вытирает глаза.

– Да, Блейк, можешь. – Мы оба смеемся, хотя это совсем не смешно.

– Я уже давно об этом знаю, но теперь решил рассказать тебе. Я – гей.

Нана Бетси поднимает глаза к небу.

– Блейк, милый, если ты меня слышишь, послушай хорошенько. – Она смотрит на меня и сглатывает ком в горле, а когда снова заговаривает, в ее голосе больше нет дрожи и он обволакивает меня, словно пуховое одеяло. – Это не имеет для меня никакого значения. Я люблю тебя больше Бога. Поэтому если у него возникнут какие-то вопросы, он всегда может обратиться ко мне, потому что я люблю тебя таким, какой ты есть. А теперь, если это все, что ты должен был мне сказать, мы лучше поедем домой и полакомимся домашним жареным цыпленком и кукурузными лепешками. Твоими любимыми.

Она коротко кивает, словно судья, ударяющий молотком, а затем заводит машину, и мы трогаемся с места.

* * *

Она не преувеличивала, когда упомянула о жареном цыпленке и кукурузных лепешках. Мы сидим на кухне, и она ждет, пока нагреется масло в черной чугунной сковороде. Другая сковорода разогревается в духовке, специально для кукурузных лепешек. На большой тарелке громоздятся куриные бедра, щедро обвалянные в муке и специях. Рядом стоит миска с желтым жидким тестом для кукурузных лепешек.

Меня обуревает волнение. Этот день во многом обострил все те чувства, которые я испытывал последние несколько недель. Чувство вины. Горе. Страх. Казалось, что теперь они стали острее бритвы. Но, с другой стороны, я ощущал, как все эти эмоции чуть стихли и сменились приглушенным чувством утраты. В то время как горе ощущается более активной эмоцией, представляя собой торг, утрата напоминает горе с привкусом смирения. Если горе бурная волна, то утрата – печальное и мягко покачивающееся море.

– Ты рад, что мы провели такой день прощания? – неожиданно спрашивает Нана Бетси. Вероятно, мое лицо выдает эмоции.

– Да. – И я говорю по большей части правду. Другая же часть правды состоит в том, что я предпочел бы никогда не сидеть в кухне Наны Бетси, навсегда прощаясь с Блейком. – Мой психиатр считает, что это хорошая идея. – И это тоже не совсем правда. На самом деле здесь почти все неправда.

– Боже мой, психиатр? А я еще думала, что мне нелегко пришлось. – Нана Бетси бросает щепотку приправ на сковороду, и масло плюется раскаленными брызгами. Она захватывает щипцами несколько кусочков цыпленка и осторожно опускает на сковородку. Они шипят и пузырятся.

Мне кажется, что я мог бы ей рассказать все. И не стал бы упоминать о докторе Мендесе, если бы не захотел.

– У меня стали случаться панические атаки. Уже было целых три. Первая произошла через пару часов после того, как я ушел от вас в день похорон Блейка. Вторая – в первый день учебы, как раз тогда, когда я шел по коридору, а третья после того, как я узнал… – Мое признание заходит дальше, чем я предполагал.

– Узнал о чем?

У меня сухо во рту и кружится голова.

– Узнал, что окружной прокурор собирается предъявить мне обвинение.

– И что теперь? – Она оборачивается ко мне, широко раскрыв рот и сжимая в руке щипцы.