До февраля

Триста сорок пять, подумал он, дивясь осторожности обитателя 44-й и убеждая себя, что это наверняка означает выход на нужный след: нормальный человек открыл бы сразу, а ненормальный порядочный, даже струсив, не сумел бы держать таких пауз перед каждым действием. Давай-давай, успокаивай себя, триста пятьдесят, – и тут замок щелкнул.

Дверь медленно приоткрылась. Руслан ждал. Наконец из-за черной плоскости показался серый профиль, вполне разборчивый для привыкших глаз. Руслан узнал его сразу и будто мешок картошки с себя стряхнул – стало легко и радостно. Ясно стало.

Сугалов, оглядевшись и не заметив Руслана, шагнул к щитку. Руслан, не дожидаясь, пока тот включит собственный телефон, фонарик или чем он там собирался подсвечивать рубильник, сказал:

– Стоять, полиция!

Сугалов, как и ожидал Руслан, юркнул обратно в щель – спиной вперед, мгновенно, как втянутый пылесосом шнурок, даже не замерев и не оглянувшись на источник звука. И Руслан, как и ожидал, даже застонав от облегчения и наслаждения, врубил ногой в приоткрытую дверь. А когда раздавленный гнидничек охнул и, кажется, хрустнул, Руслан дополнительно ударил в дверь плечом и на миг замер, разминая взвывшее колено.

Сугалов сопротивляться не пытался, поэтому Руслан отпустил дверь, позволив телу грузно рухнуть наземь, и сказал назидательно:

– Не хочешь стоять – лежи, только не бегай больше.

Он приоткрыл дверь, включил фонарик и посветил, любуясь скорчившимся на пороге телом. Полежав, тело шевельнулось, закряхтело и принялось собираться в шаткую пирамидку. Руслан склонил голову, всматриваясь. Гнидничек, мелкий и очень коротко стриженный, сел, бережно дыша и осторожно трогая рёбра и ноги. Он был одет в темное совсем не домашнего типа, не стандартные трикошки или хотя бы мягкие брюки, а черный или темно-синий костюм униформенного типа, как у зэка – ну или у охранника либо подсобного рабочего. На нем даже кровь была бы видна не особо. Зато синяки, ссадины и гематомы на лице и кистях были заметны, а в диодном свете казались обведенными черно-синим.

Насколько мог судить Руслан, столь существенных и, главное, раскрашенных увечий удар о косяк Сугалову не причинил. Гематомам и синякам было дня три минимум. Пять. Это тебя сестра Андрея так уделала, понял Руслан с ликованием, но тут же вспомнил, как Сугалов уделал сестру Андрея, и с маху пнул так, что гнидничек, снова обрушившись на щербатый паркет, проехал по нему с полметра, к черным прямоугольникам раскрытых дверей.

Руслан потряс онемевшей ступней и воющим коленом, прикрыл дверь на случай, если Сугалов вздумает кликнуть на помощь соседей – а соседи в таких местах могли быть под стать вот этому – и щелкнул выключателем, запоздало вообразив, что общий рубильник на распределительном щитке остался неподнятым.

– Зштщ, – прошипел гнидничек, более не торопясь подниматься и лишь слабо елозя ногами в серых вязаных носках по полу, а руками – по груди, куда, кажется, пришелся удар.

«За что, да?» – чуть не заорал, подкрепив вопль очередным пинком, Руслан, – и вдруг страшно, до мороза в лопатках, испугался ошибки. Не предъяв за неправомерно жесткое задержание мимо процедурных норм, не проблем, которые могут возникнуть из-за этого с предъявлением обвинения, а того, что облажался. Вдруг гнидничек правда ни при чем, а все совпадения – именно что совпадения и не больше?

Он, положив ладонь на рукоять пистолета, шагнул мимо всё так же вяло шевелящегося Сугалова и посветил вперед. Впереди была кухонька, крохотная и голая: стол, табурет, холодильник, газовая плита и колонка водонагрева, всё отчаянно не советского даже, а именно что хрущевского вида, – кроме дешевого, но современного электрического чайника, стоявшего на столе. Больше не было на кухне ни утвари, ни посуды, ничего, даже мусорного ведра – хотя нет, оно стояло сразу за углом под раковиной, тоже древней, облупленной и пустой, никто даже подобие мойки из дээспэшных или пластиковых панелей не оформил. Пахло из кухни прелыми трубами, но сладковатая отдушка была сильнее. Руслан, поглядывая на Сугалова, переставшего ерзать, приоткрыл дверь в санузел, пробежал лучом по тоскливому убожеству – даже без коврика и зеркала, и посветил в проем двери влево. И все-таки сказал довольно:

– За что, да, сука?

Присмотрелся и спросил напористей:

– За что, да?!

Гнидничек съежился, прикрывая голову. Руслан, подышав, вернул ногу на место и повел распахнутым лучом по комнате, по аккуратно, как в казарме, заправленной койке, по современному легкому столику с раскрытым ноутбуком и несколькими телефонами под плотно зашторенным окном, по стоящим друг на друге разноцветным коробам конкурирующих служб доставки, по этажерке с разномастной обувью и по тесно висевшим вдоль стены курткам, плащам, костюмам, спецовкам, свитерам и мундирам. На полицейских и эмчээсовских погонах Руслан на миг задержался и спросил:

– Документы тоже есть? С живых брал хоть, или как привык?

Гнидничек, с шорохом развернувшись лицом к комнате, но щекой в паркет, и так, чтобы прикрыться локтями, если что, пропел безнадежно и невнятно: