До февраля

Аня погасила экран телефона – и сама погасла, уткнувшись виском в твердое холодное стекло, старательно отгораживающее слоистый сумрак, извивавшийся нечистыми сугробами снизу и густевший утренними тучами сверху. Она проснулась, вздрогнув, когда автобус, качнувшись, в последний раз страшно скрежетнул коробкой передач и остановился, а пухлая соседка, так и не сумевшая раскрутить Аню на беседу, вскочила и принялась наперегонки с остальными, сразу загалдевшими и загромыхавшими, выдергивать баулы с багажной полки.

Ане не хотелось ни шуметь, ни вставать, ни шевелиться. Вот так бы сидеть и сидеть потихонечку, никого не трогая, и чтобы никто не трогал, не спрашивал, не смотрел неподвижно, строя на тебя какие-то планы, страшные, деловые, да хоть благотворительные – не хочу, подумала Аня, передернув плечами, – и сразу от лопаток просыпалась горсть крупных мурашек, а волосы под шапкой будто болезненно шевельнулись. Аня скорчилась, чтобы кожа натянулась, приминая мурашки, поспешно оживила телефон, чтобы отвлечься, и беззвучно охнула. У телеграм-канала «Жить и умереть в Сарасовске» было 423 подписчика.

Глюк, подумала Аня, вышла из канала и зашла снова. Подписчиков стало 429, а у новости набралось четыре тысячи просмотров – очевидно, из-за перепостов.

«Фигасе народ попер», – дрожащими руками написала она Паше. Он тут же ответил: «А я что говорил. Это только начало».

«*веселая шутка про конец*», – хотела написать Аня, но не смогла. Салон почти опустел, водитель, восстав рядом с дверьми, сурово озирал оставшихся. Аня вскочила, с трудом выдернула с полки сумку, чуть не огревшую ее по голове, и зашагала, покачиваясь под ее тяжестью, к дверям.

От дверей окликнули:

– Ну как, сдаешь?

– Юль, давай не сегодня, – сказал Паша, не оборачиваясь и не отвлекаясь от телефона. Число подписчиков уже перевалило за 470.

– А когда? – осведомилась Юля, подойдя. Она не села за свой стол, а нависла над Пашей, почти касаясь его плеча бедром. Еще вчера он оценил бы твердость и жаркость бедра на расстоянии, порадовался его близости даже в таком неромантическом смысле и если бы и не шевельнулся, чтобы проверить ощущение, то хотя бы предпринял еще одну попытку произвести впечатление или смешно пошутить.

– Потом, – сказал Паша, откладывая телефон. – Завтра. Какая разница?

– Блин, Паулино, – начала Юля, осеклась и обмякла.

Она тоже с утра была на похоронах.

– Ну вот, – подтвердил Паша. – Ты реально сможешь что-то написать или на договор раскрутить – что ты там делаешь обычно?

– Сволочь ты, Побрекито, – сказала Юля, очень медленно – не то спортивным, не то предельно утомленным манером – опускаясь на свой стул. – Помянем Наташку?

Паша подумал и решительно кивнул.

– Вдвоем или остальных позовем?

– Кого? – осведомилась Юля.

– Ну, эта сейчас подрулит, – сказал Паша, кивая на стул Леночки, – бухгалтерию предупредим, ну и кто там еще остался от прежнего состава?

– Савичевы умерли, – пробормотала Юля. – Умерли все.

Что за Савичевы, хотел поинтересоваться Паша, поскольку речь шла явно не о певице из «Фабрики звезд» времен его детства, но тут зазвонил телефон.

Номер был незнакомым, а голос – знакомым и очень усталым.

– Это Тобольков, – сказал Андрей и, чтобы уж наверняка, добавил: – Брат Натальи Викторовны.

Шевяков мог сказать «Виделись сегодня», но ограничился вздохом и коротким «Да, я понял».

– Павел Дмитриевич, у меня личная просьба к вам. Прикройте канал.

Шевяков должен был спросить «Какой канал», но он просто слушал. Пацан вправду умнее, что ли, чем кажется? Или его так похороны раздавили?

Андрей ощутил тень сочувствия и благодарности – бледную тень, почти незаметную. Чувств у него не осталось. Совсем, никаких и, возможно, навсегда. Разве что чувство долга – перед Наташкой и перед Русланом, но никак не перед Халком, по просьбе которого он вообще-то звонил.

– Мне это неприятно как брату и как другу, ясно? – спросил Андрей, сдерживаясь, чтобы не соскочить с рабочего тона. – И всем нашим очень неприятно.

– А тем, кого убьют, приятно будет? – помолчав, тем же тоном уточнил Шевяков. – И родственникам их. Этот ходит и душит всех подряд, как, не знаю, упоротый санитар в больнице, а все спят спокойно. Теперь проснутся хотя бы.

– Он всё, свалил, – удивляясь своем терпению, сказал Андрей. – Можно не просыпаться, он на дно теперь залег.

Он мельком взглянул на прожужжавшее в телефоне сообщение и принялся надевать куртку: Матвиевский был готов отвезти Андрея до дома, а оттуда он уже своим ходом, без свидетелей и вообще без лишних глаз. Ни к чему они, даже теперь, когда всё равно. А Шевяков спросил:

– Вы и пятнадцать лет назад так думали?

Андрей замер, ожидая продолжения. Ну скажи, скажи про мать мою, про то, как я ее убийцу не нашел, и теперь он убил сестру, скажи, сука, вслух то, что я твержу себе про себя, про суку. Узнаешь, что будет. Удивишься. Хотя бы это успеешь.

Шевяков молчал.

Андрей вышел из кабинета, не забыв запереть дверь, а на лестнице вспомнил даже, как дышать, и немного подышал – так, что смог говорить.