До февраля

– Проверяем. Но, похоже, схему знал, не попался. Это не то чтобы гостайна, в даркнете криптой платить не обязательно, и так найти можно и схемы, и какие работают – не работают. Но камер много, от всех не увернешься, так что дальше смотрим, по всему городу. Особенно на вокзалах и так далее.

Паша ждал. Тобольков, потерев лицо, добавил:

– Ну и ножками, конечно. Сами бегаем по всем вызовам. Участковые по ворам ходят. Нам, бляха, даже закладчики обязались помогать. Ну не сами, конечно, через третьи руки.

Рапорты закладывать будут, хотел сострить Паша, но сдержался. Силы опять кончились, а температура, кажется, подскочила к сорока. Он незаметно оттянул воротник кофты и спросил:

– А чего он на машине не уехал? Мог же ключи у Баженова забрать.

– А вот, похоже, машину он не водит.

– Примета.

– Прекрасная примета. Три четверти населения страны не водит машину. Круг подозреваемых резко сузился. Чуть-чуть проверить осталось. Чай будешь?

Паша мотнул головой и проверил телефон. Ничего срочного.

Тобольков в два глотка добил чашку, наполнил ее снова и тем же тоном спросил:

– Покажешь, что напишешь?

Паша поежился, но сказал твердо:

– Нет. Показывать не буду. Можете сказать, что конкретно писать прям нельзя, я это учту.

– Учтешь – в смысле, не напишешь или в каком?

– Учту.

– Ладно, – сказал Тобольков. – Ладно.

Он отодвинул полную чашку, повозившись, вытащил из кармана свернутый пресс купюр, отстегнул и бросил на стол три сотни, встал тяжело, оттолкнувшись руками от стола, будто делая выход на две, и проговорил, больше не глядя на Пашу:

– Херней занимаешься, ей-богу. Мы тоже, конечно, но у нас хоть полшанса есть, что какая-нибудь козявка попадется – и за нее можно будет ниточку размотать. А ты только бесишь и подставляешь.

Он махнул рукой, снова повторил «Ладно» и сделал шаг к выходу.

Паша просипел, потому что голос перестал слушаться:

– Андрей Викторович, посмотрите.

Тобольков развернулся, с неудовольствием поизучал Пашу, как будто пытаясь найти десять различий с вариантом пятисекундной давности, явно не нашел, но все-таки сделал шаг обратно. Он нагнулся над трясущимся в Пашиной руке телефоном, показал, чтобы рука уперлась в стол, и сам почти лег грудью на столешницу, перечитывая раз за разом, как будто в окошке с ничего не говорящим набором цифр сверху было не две строки, а по меньшей мере двадцать.

Наконец Тобольков поднял глаза, которые словно налились уже настоящей кровью, черной артериальной, и спросил:

– Это у тебя не пранк какой, настоящее? Сейчас пришло?

Паша кивнул и тоже перечитал строчки раз и другой.

Сообщение с неизвестного номера, свалившееся в личку, не изменилось:

«Я наверно знаю кто змей могу рассказать».

Глава седьмая

– Я однажды с работы пришла, Арсения нет, написал, что у друзей. Дома тихо, темно, я на кухне свет включила, воду под макароны поставила, своими делами занимаюсь, брожу из кухни в комнату, оттуда в спальню, раздеваюсь на ходу. Включила торшер, чтобы халат найти, – чуть не заорала: тень через всю комнату, как в ужастике, ей-богу. Он сидит на табуреточке рядом с торшером, ручки сложил, дышит и на меня смотрит. Десять минут не шевелясь. А сколько до того, как я зашла, бог его знает. Я ору: ты чего, дурак, напугал. Тогда я еще на него орала, свободно себя чувствовала. А он улыбается и молчит. Как всегда.

– Вы сказали «тогда орала», – уточнил Андрей. – А потом перестали? Почему?

Ольга отвела взгляд, явно намереваясь соврать, так же явно передумала и решительно призналась:

– Боялась.

– Чего именно?

Ольга пожала плечами, покосилась на оклеенную старыми православными календарями фанерную перегородку и сказала:

– Не знаю. Но боялась жутко. И сейчас…

Она не договорила и порывисто плеснула себе в кружку заварки. Немножко промазала, рыкнула вполголоса и потянулась к мойке за тряпкой. Вставать нужды не было: кухонька что в длину, что в ширину была немногим просторнее разнесенных рук, и обе комнатки в этой половине избы были не слишком крупнее.

Вся-то избушка была карликовой, мельче советского дачного домика, в который полагалось наезжать на выходные в течение лета, но не дольше, не раньше и не позже, потому что тесно и холодно. В избушках на Карла Маркса когда-то жили постоянно, круглогодично и круглосуточно. Было их четыре или пять – жилых, домишки по краям улицы развалились, а может, дождались плановой разборки. Из-за этого Андрей, добравшийся до Качуева сравнительно быстро, за два с половиной часа, потратил лишние пятнадцать минут на поиски нужного адреса: навигатор загнал его на перерытую улицу, а потом он сам дважды проехал нужный поворот – просто не поверив, что улица жилая. А потом Андрей увидел огонек. В доме Сазоновой именно. Не исключено, что она одна – ну, с сыном, конечно, – на всей улице и жила.

Избушке было лет сто, снаружи она выглядела как смесь заброшенного иммерсивного музея и сельпо: черные бревна, местами откровенно трухлявые, местами будто окаменевшие по волокнам и срезам сучков, но рамы пластиковые, нижние венцы закрыты бежевым сайдингом, а на углах – ржавой жестью.