До и после

В «Скорой» Фостера вырвало. Как только мы приехали в окружную больницу, его сразу же забрали на томографию. Я осталась ждать в коридоре и позвонила родителям. Они только что выехали из аэропорта, и им требовался еще час или два, чтобы добраться до дома. Я была в такой панике, что мне казалось, будто они все еще за тысячи километров от дома, но я старалась, чтобы мой голос не дрожал, когда сказала им, что Фостер поправится.

Мне не хотелось вешать трубку, и когда я это сделала, то осталась наедине с отдаленным гулом аппаратов да скрипом обуви по линолеуму. Мне захотелось опять позвонить маме. Телефон казался бесполезной жестянкой с обрезанным проводом, бросившей меня в одиночестве. Я крепко зажмурилась и уперлась затылком в стену.

Когда Фостер вернулся с компьютерной томографии, врачи сошлись во мнении, что с ним все будет хорошо. Они сказали мне, что хотят понаблюдать за ним еще одну ночь. К тому же все равно его могли отпустить только со взрослым.

Нас отвели в крошечную палату, где места хватало только для кровати, пластикового стула и всякого оборудования, которое обычно показывают по телевизору. Фостера подключили к аппарату, который отслеживал его жизненные показатели, после чего мы остались одни.

— Мама и папа уже едут, — сказала я, когда медсестра вышла. — Они скоро будут здесь.

Фостер кивнул, и мы оба замолчали. Когда я снова посмотрела на него, его лицо все еще оставалось серым. Но не таким, как на поле, когда он только что получил сотрясение мозга. Джейн сказала бы, что он выглядел осунувшимся.

— Ты в порядке?

Он ответил не сразу.

— Мой папа умер в больнице.

Я этого не ожидала. Я просто... тупо сидела.

— Да?

— Ага. И потом я еще раз попал в больницу. Я потерял сознание в школе, и меня забрали в больницу. Они пытались дозвониться до моей мамы, но никак не могли, а когда наконец дозвонились, она так и не приехала за мной. Так я и получил социального работника.

Это был один из его особенных моментов. Как в кухне после похорон Сэма Уэллса. Фостер переживал что-то свое.

— Я слышал, как они звали, — продолжил он. — На поле. Я слышал, как они говорили «сынок, сынок», но не понимал, к кому они обращались, потому что я ничей не сынок. Пока Эзра не сказал мое имя... тогда я понял, что они говорят обо мне.

Глаза Фостера блестели, а его голос стал тише, когда он снова заговорил.

— Она так и не приехала забрать меня из больницы.

Я кивнула.

— Я знаю, никто этого не говорит, но она и отсюда не собиралась меня забирать. Я знаю, что это никогда не входило в план.

Я посмотрела на аппарат, отмечающий сердцебиение Фостера.

— Мне жаль, — сказала я после долгой паузы, и я действительно сожалела, но я также чувствовала себя не в своей тарелке и не знала, что сказать, чтобы ему стало легче. Так что я снова промолчала, пока Фостер не произнес:

— Ты как-то сказала, что это нормально — ненавидеть ее.

— Это так.

— Ну, я ее ненавижу.

Молчание.

— Хотя я думаю, что она любит меня. Думаю, она бы не отослала меня, если бы не любила. — Он посмотрел на меня с серьезным выражением. — Так ведь?

Я отчаянно желала, чтобы мама с папой были тут. Они бы знали, что сказать, чтобы ему полегчало. Мама обняла бы его, а папа сказал бы что-нибудь правильное. Но я просто позволила упасть нескольким эгоистичным слезинкам, не состоянии даже представить, что он испытывал, потому что знала, что мои родители всегда приедут за мной.

— Так, — сказала я и впервые действительно поняла, каково ему жить с нами. Я всегда предполагала, что он вообще не скучает по ней. Что здесь он счастливее. А как же иначе? У нас есть еда и одежда, и мои родители милые, обычные родители, которые спрашивают, как прошел твой день, и говорят тебе делать домашку. Разве это не лучше той, кого мало волнует твое существование, а свое — и того меньше?

Но она была его мамой, и это была его жизнь. Это все, что он когда-либо знал.

Я посмотрела на Фостера. До этого я не понимала, что люблю его, но я любила. И его боль была моей болью, и она ранила меня, но в каком-то странном смысле это было даже хорошо — знать, что мы можем ее разделить.

Я обняла его, и он заплакал. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что в дверях стоит Эзра.

— Привет, — хрипло сказал Фостер, отодвигаясь от меня.

— Мне прийти попозже? — спросил Эзра.

— Нет. — Фостер вытер нос тыльной стороной руки. — Все хорошо. Заходи.

Эзра шагнул в палату.

— Мы выиграли? — спросил Фостер.

— Не знаю, — ответил Эзра. — Я ушел сразу после того, как тебя увезли. Но мне не разрешили тебя навестить. Пришлось тайно проникнуть сюда, как ниндзя. — Он запнулся. — Ты как, нормально?

— Нет. — Губы Фостера дрогнули, а глаза снова заполнились слезами.

Эзра поразмыслил над этим минуту и сказал:

— Знаешь, что нужно делать?

— Что?