До конца жизни

Домна Григорьевна положила хлеб в шкаф, переоделась в фуфайку и пошла в сарай. Подмыла корове вымя, спутала и стала доить в миску. С доенкой теперь ходить нечего. Больше как по два литра в день Лыска не дает. Коту да поросенку, правда, хватает. Лыску пора бросать. По расчетам через полтора месяца должна бы отелиться. Вот начинается времечко! Ночью надо вставать раза по три. А то в прошлом году Домна Григорьевна немного проспала. Пока туда да сюда, у теленка уши примерзли. Мать ее после всю зиму корила.

Домна Григорьевна вышла от коровы, прикрыла молоко чистой цедилкой, а сама полезла на вышки посмотреть, нет ли яиц. В ящике лежал только по́клад из мела. Проклятые куры! Кудкудахчут каждый день, а яйца нет. Разжирели, наверное. А может, морозу боятся.

Домна Григорьевна слезла назад, открыла поросячью загородку, плеснула в ряжку немного молока. Кабан хрюкнул, начал смоктать, время от времени поглядывая на Домну Григорьевну. Она почесала ему живот, потом померила четвертями от ушей до хвоста. Получилось семь четвертей с половиной. Можно бы и колоть. Но Домна Григорьевна все медлит. Наташка обещает приехать в конце месяца. Тогда и заколют. Созовут на свежину родственников, соседей, хорошенько посидят, погуляют. А то бог знает, когда и собирались.

В хате Домна Григорьевна процедила молоко, затовкла борщ, налила матери супу, Хотела и сама присесть, но вовремя глянула на часы. До урока оставалось всего пятнадцать минут. Снова пора переодеваться и бежать.

Мать на этот раз ничего не сказала. Спросила только, скоро ли придет. А то работы ведь непочатый край. В погреб слазить надо. Капуста небось начала гнить. В сарае тоже надо поладнать. Навоз поотбрасывать, подостлать свежей соломы, чтоб корова не простудилась. Как это еще мать забыла, что дров на завтра нет ни палки, да и белье третий день валяется неглаженым. Но сегодня Домна Григорьевна должна бы все успеть. Лишь бы в школе никакого совещания не придумали.

Уроки прошли хорошо. На одном даже Иван Петрович был. Домна Григорьевна немного разволновалась. Он ведь к ней редко ходит. Да и то в тетрадку ничего не записывает, разбора урока не делает, а лишь сидит на задней парте да смотрит. Сколько раз она его просила:

— Ты уж, Иван, если ходишь, так ходи, как к другим. Дневник требуй.

Но он не слушается. Вот и сегодня о дневнике даже не заикнулся. Хоть его, по правде сказать, и не было.

В учительской разговоры одни и те же. Про хозяйство, про войну, про то, какие дети теперь пошли балованные. Девчушки в пятом классе зеркальца позаводили, а ребята курят по-за сараями и туалетами. На уроке подойти нельзя — табаком несет за километр.

Одна Танечка участия в разговоре не принимает. Сидит возле печки с книжкою в руках, дожидается звонка. Домна Григорьевна подошла к ней, стала спрашивать:

— Что задумалась, Танечка?

— Ничего, — вздохнула та. — Урока жду.

Домна Григорьевна тоже вздохнула. Чем еще помочь Танечке, она не знает. И никто не знает. Пробовали ходить к ней на уроки, разговаривали с детьми. Ничего не помогает. Пока Домна Григорьевна или Иван Петрович сидят в классе, все хорошо: рассказывает Танечка про войны, про революции. Дети даже рты пораскрывают. Но как только посторонние уйдут, поднимается шум и гам, почище, чем на перемене. Танечка плачет прямо на уроке. Да и как тут не заплачешь.

В их деле одного желания мало. Учителем родиться, наверное, надо. Опыт, конечно, опытом. Но если можешь как-нибудь без школы прожить, так уж лучше, правда, в библиотеку пойти или в детский сад. Хотя и там человек себя на месте должен чувствовать. А Танечка своего места еще не выбрала. Ошиблась она, что пошла в педагогический. Теперь ошибку исправлять надо бы, пока молодая. Может, попросить Ивана Петровича, чтоб переговорил о ней в роно? Пусть устроят там инспектором или еще кем-нибудь. Места, наверное, есть.

Домне Григорьевне недавно в который раз предлагали перейти методистом. Квартиру обещают. Но она не соглашается. Не ее это дело — проверять да инспектировать. В класс тянет, к детям. Без них так и жить вроде бы незачем. Жаль, конечно, что хозяйство много времени отнимает.

А Танечка себя в городе лучше бы чувствовала. Недавно пожаловалась Домне Григорьевне:

— Мне бы по асфальту пройтись чуточку.

И ничего в этом удивительного нет. Городской человек все-таки.

А на часах уже полтретьего. Мать, наверное, места себе не находит. Домна Григорьевна распрощалась с учителями. Не до разговоров. Пора домой идти да за работу браться.

Иван Петрович, увидев, что она собирается уходить, попросил:

— Домна Григорьевна, останьтесь на минутку.

— Хорошо, — согласилась она и присела на стул уже в пальто и перчатках.

Учителя разошлись. Одни по классам, другие по домам. Маруся тоже, положив звонок, вышла из учительской.