До конца жизни

— Ладно, спи ты, — уже по-настоящему прикрикнул на него Матвей и выключил свет. Но он сам тоже никак не мог понять заботу Отара Шотовича. Действительно, все есть у человека — живи себе и радуйся. Ведь куда ни кинь, везде одни и те же разговоры, чтоб Все у всех было. Так чего волноваться, об чем переживать?! Или, может, Отар Шотович все это спьяну?! Да и прихвастнул он, наверное, насчет денег.

Мысль эта Матвею понравилась, он перестал думать об Отаре Шотовиче и часам к двенадцати уснул, заботясь уже лишь о завтрашнем трудовом дне.

* * *

Закончили они торговлю в четверг к обеду. У Матвея оставался всего один мешок, и он вначале с сомнением, с опаской, а потом все смелее и смелее объявил с утра новую цену — четыре рубля. По три килограмма, как в первый день, теперь, понятно, никто не заказывал. Да Матвей на это особенно и не надеялся. Брали по полкилограмма, а то и вовсе по одной, по две луковки. Но все-таки брали, и часам к двенадцати Матвей вытряс из мешка легкокрылую золотистую шелуху. Деньги, вырученные за этот последний мешок, показались ему чем-то роднее и дороже всех остальных, и Матвей даже положил их в отдельный карман, решив истратить на подарки жене и дочери.

Пока он метался по барахолке и ларькам, выбирая для Таньки безразмерные колготки и кружева (был ему такой заказ), а для Евдокии по собственному разумению кофту и особый, гнутый почти до полного круга гребешок, Санька и Отар Шотович тоже рассчитались со своим товаром.

Все вместе они сошлись возле автомата с газированной водой. Правда, Саньку вначале ни Отар Шотович, ни Матвей не признали. Объявился он в новенькой морской форме, в здоровенной фуражке с кокардою и всевозможными плетеными галунами. На ногах у Саньки были меховые скрипучие ботинки, а на руках, должно быть, для особого форсу кожаные, утыканные со всех сторон кнопками-защелками перчатки. Отар Шотович и Матвей повосхищались Санькиным нарядом, похвалили его, заставив даже Саньку пройтись вокруг автомата с водой.

Потом, перебивая друг друга, они начали договариваться насчет отъезда и насчет того, чтоб на прощанье посидеть всем вместе немного у цыгана. Сошлись на том, что Санька поедет на вокзал за билетами, а Отар Шотович и Матвей отыщут цыгана, передадут ему деньги и попросят организовать все как следует. Для начала они скинулись по двадцатке, решив, что пока хватит, а там дело само покажет.

Цыгана Матвей и Отар Шотович отыскали возле центрального входа. Он как раз разгружал с каким-то мужиком громадные, окованные по углам железом ящики. Выслушав Матвея и Отара Шотовича, он сразу загорелся, забрал деньги и пообещал:

— К пяти часам все будет готово.

Матвей и Отар Шотович заикнулись было насчет помощи, но цыган решительно замахал руками, мол, он с Катей все организует, не первый раз. Настаивать дальше было как-то неловко. Получалось, будто Матвей с Отаром Шотовичем не доверяют ему, а они ничего подобного даже в мыслях не держали.

Для порядку постояв с цыганом еще минуту-вторую, потолковав о сегодняшнем базаре, о ценах, о торговле, они разошлись каждый по своим делам, пообещав явиться точно к назначенному времени.

* * *

Матвей пришел без четверти пять. Все уже были в сборе. Коля и Отар Шотович выжидающе курили в прихожей, а Санька, как угорелый, мотался из кухни в большую комнату, где Катя заканчивала накрывать стол. Матвей, сняв возле порога сапоги, ради любопытства тоже заглянул туда — и ахнул. Посреди комнаты стоял длинный раздвижной стол, а на нем чего твоей душе угодно. Куда там Санькины сказки про Сингапур и небывалую миллионершу! В самом центре, будто взявшись за руки, стояли пять бутылок белоголовой, прозрачной «Экстры» и три бутылки коньяка, сплошь усеянные длиннорогими звездами. Справа и слева к ним жались две глубоченные миски, из которых, победно подняв вверх лапы, выглядывали зажаренные то ли с яблоками, то ли со сливами утки. В мисках и тарелках поменьше Матвей обнаружил всевозможные салаты под майонезом и сметаною, нарезанную ровными ломтиками ветчину, голландский сыр, копченую селедку, залитую подсолнечным маслом и посыпанную зеленым луком. В блюдечках с одного края стола и с другого искрилась, играла под ярким светом люстры икра то нежно-красная, то черная, маслянистая. Кажется, положи ее в рот, и она тут же растает в нем от одного твоего дыхания. И еще много всякого съестного добра разглядел Матвей на том столе — от редкой темно-коричневой колбасы до свежих огурцов, посыпанных сахарной пудрой лимонов и хурмы. Уже при Матвее Катя примостила по краям пять цветастых одинаковых тарелок, разложила ножи и вилки и осторожно вынула из буфета высокие тоненькие рюмки. Санька, пролетая мимо, схватил одну, крутанул пальцем по венчику и поднес к Матвееву уху:

— Поет, Калинович?

— Поет, — удивился Матвей.

— То-то, хрусталь.