До конца жизни

Становиться в ряд Матвей не стал. Потолкался между покупательниц и все-таки шепнул одной, торговавшей у какой-то бабки кружева, насчет платка. Та сразу заинтересовалась, бросила бабку и отошла вместе с Матвеем в сторонку. Он достал платок, развернул его и назвал цену. Женщина помяла платок пальцами, поглядела с одной стороны, с другой, зачем-то прижала к щеке и, к удивлению Матвея, почти не торгуясь, объявила:

— Беру.

Не успел Матвей спрятать деньги, как его стали тормошить со всех сторон. Матвей вначале отнекивался, мол, ничего у него больше не имеется, но потом хорошенько огляделся и вынул второй платок. На него сразу накинулись, и дело чуть не дошло до ругани. Матвей прикрикнул на женщин и поступил по справедливости, отдал его востроносой пожилой старушке, уже державшей наготове деньги. Оно и правильно: ей в тепле надо ходить, а те, помоложе, и так еще побегают. Старушка быстро спрятала платок и юркнула в толпу. Матвей хотел было тоже бежать к своему луку, но вдруг кто-то осторожно, но требовательно взял его за локоть:

— Пройдемте, гражданин.

— Куда? — оторопел Матвей.

— Там посмотрим, — ответил ему строгий мужчина в серой кроличьей шапке.

У Матвея аж мурашки пробежали по спине. Вот чертов Санька! Впутал-таки в историю!

— Дак я, — рискуя было выкрутиться он.

— Ничего, ничего, — поторопил Матвея мужчина. — Пройдемте.

Матвей вздохнул, покорился и молча пошел рядом с мужчиной. Да и как тут разговоришься, когда держат тебя под локоть, будто какого-то арестанта.

В комнате, куда привел Матвея мужчина, за столом, обложенный бумагами, сидел милиционер. Он о чем-то беседовал с полной румяной женщиной — судя по красной повязке на рукаве какой-либо дежурной.

— Вот, — стал докладывать милиционеру Матвеев провожатый, — еще один с платками.

— Та-ак, — протянул тот. — Документы.

— Какие? — совсем растерялся Матвей.

— Известно, какие. Паспорт.

— Нету.

— Как это, нету?!

— Да не выдали нам еще, — залебезил Матвей, но больше испытывать судьбу не стал, порылся в карманах и положил вначале на стол перед милиционером механизаторские права, а потом еще и газетку, где был пропечатан его портрет. Уже отъезжая, в самый последний момент он, будто чувствуя что, захватил ее с собою.

— Луком я торгую, — чуть-чуть посмелел Матвей. — А платки домашние, жена связала. Вот и в газетке написано — не спекулянт я — труженик.

— Ладно, ладно, — остановил его милиционер. — Разберемся.

Он полистал удостоверение, развернул газетку, вначале поглядел на портрет, потом на Матвея. А тот сидел ни живой ни мертвый, каялся в душе, давал зарок и чуть ли не молил бога. Господи, да если удастся сейчас выкрутиться, то никакой больше торговлей Матвей заниматься не будет! Что заработает на тракторе, то и его. Дом Татьяне как-нибудь поставят и без этих торгашеских денег. Можно ведь в колхозе ссуду взять или, на худой конец, занять где-либо.

— Труженик, значит, — перебил Матвеево покаяние милиционер.

— Ну да, — еще сильнее прежнего заюлил тот. — Тракторист.

— Вот и трудитесь, а не по базарам шастайте! — посуровел милиционер. — Понятно?!

— Понятно. А как же, — торопливо согласился Матвей и с замершим сердцем стал дожидаться своей участи.

А милиционер не торопился. Еще раз пролистал удостоверение, изучил со всех сторон газетку, потом спросил у Матвеевого провожатого:

— Ну, что с ним делать?

— А кто его знает! — как-то неопределенно пожал плечами тот.

Матвей совсем поник, тяжело вздохнул и приготовился к самому худшему: к штрафу, а может быть, даже и к тюрьме.

Но милиционер неожиданно сжалился над ним:

— Идите! И чтоб последний раз мне!

Матвей что-то непонятное промычал в ответ, вроде как «спасибо», спрятал газетку и удостоверение и секундою выскочил из комнаты.

Опамятовался, пришел немного в себя Матвей лишь возле рядов, где торговали апельсинами, хурмою и яблоками. Еще издалека заметил его Отар Шотович и закричал:

— Как дела, дарагой?!

— Как сажа бела, — ответил Матвей, с удивлением посмотрел на десяток веников, которые лежали на полке рядом с хурмою, и решил пожалеть Отара Шотовича. — Вот цыган, а?!

— Маладэц цыган, — неожиданно улыбнулся тот. — Вай, какой маладэц!

Матвей сконфуженно замолчал, вытер шапкою вспотевшее лицо и хотел было бежать дальше. Но Отар Шотович остановил его:

— Падажды, хароший. Падажды. — Он выбрал из аккуратно сложенной пирамиды хурму покрасивше и протянул Матвею. — Ешь, мой ласковый, кушяй!

Отказываться Матвей не решился. Он взял хурму, откусил ломтик и закивал головой, спасибо, мол, спасибо, хотя никакого особого вкуса в этой хурме не почувствовал. Вяжет рот — и вся забава. Кто ее только берет, да еще по семь рублей килограмм?

Матвей постоял возле Отара Шотовича еще минуту, а потом, выбрав момент, когда тот отвлекся с покупателями, побежал на нижний этаж к своему луку.

Саньку он разглядел еще со ступенек. Размахивая над головой веником, он орал на весь базар:

— Елочки-метелочки! Ручные пылесосы!

Матвей невольно залюбовался им и даже на мгновение забыл все свои приключения в милиции. Ну, умеет, шельмец! Так умеет, что куда твое дело! Министром бы Саньке быть, не меньше!