До самого рая

Только вот Дэвид вел себя так, как будто никогда раньше не видел таких грузовиков. Он смотрел прямо перед собой и молчал, кусая губу. Обычно мы с ним гуляли без шлемов, но сейчас он достал свой шлем из сумки и надел его, и я была рада, потому что проявлять эмоции на публике не принято и это может привлечь внимание.

На северном краю Площади мы остановились. Именно здесь мы обычно прощались, и он сворачивал налево, в сторону Малой восьмерки, а я – направо, домой. Но сейчас мы стояли молча. Обычно в наших прощаниях не было неловкости, потому что Дэвиду всегда было что сказать мне, а потом он махал рукой и уходил. Теперь он ничего не говорил, и через визор его шлема я видела, что он все еще расстроен.

Тут мне стало стыдно за то, что я злилась на него, хоть он и повел себя неосмотрительно. Он же мой друг, а к друзьям нужно относиться с пониманием, как бы они ни поступали. Но мне понимания не хватило, и теперь, чтобы искупить свою вину, я сделала нечто странное: протянула руки вперед и обхватила его.

Это было нелегко, потому что наши охлаждающие костюмы работали на полную мощность и были так сильно накачаны, что у меня получилось не столько обнять его, сколько похлопать по спине. И вдруг я представила что-то нелепое: что мы женаты и что он мой муж. Публично проявлять чувства, даже к собственному супругу, не принято, но и не осуждается – это просто необычно. Правда, однажды я видела, как пара целовалась на прощание: беременная женщина стояла в дверях, а ее муж, техник, уходил на работу. Поцеловав жену, он погладил ее живот, и они улыбнулись друг другу. Мой шаттл как раз проезжал мимо, и когда я обернулась, чтобы не терять их из виду, он надел шапку и зашагал прочь, не переставая улыбаться. Я поймала себя на том, что представляю, будто Дэвид – мой муж, будто мы с ним тоже из тех, кто обнимается на публике, потому что не можем сдержаться, из тех, кто так сильно любит друг друга, что одних слов недостаточно и эту любовь приходится выражать жестами.

Я думала обо всем этом и вдруг осознала, что Дэвид не отвечает на мой жест, что он напряженно застыл в моих объятиях, и тогда я резко отстранилась и отступила на шаг назад.

Мне стало очень неловко. Щеки начинали гореть, и я быстро надела шлем. Это был глупый поступок. Я выставила себя дурой. Надо уйти.

– Пока, – сказала я и пошла прочь.

– Подожди, – сказал он, но не сразу. – Подожди, Чарли. Постой.

Но я притворилась, что не слышу, и продолжала идти не оглядываясь. Свернула на Площадь, тихонько остановилась в ряду травников, подождала, пока не убедилась, что Дэвид ушел, а потом вернулась домой. Благополучно добравшись до квартиры, я сняла шлем и костюм. Муж куда-то ушел, и я была одна.

Меня вдруг охватила сильная злость. Обычно я не злюсь – даже в детстве я никогда не закатывала истерик, никогда не кричала, никогда ничего не требовала. Я, как могла, старалась вести себя хорошо ради дедушки. Но теперь мне хотелось кого-нибудь ударить, что-нибудь разбить. Вот только в доме некого было ударить и нечего разбить: тарелки были пластмассовые, миски – силиконовые, кастрюли – металлические. Потом я вспомнила, как в детстве часто испытывала даже не злость, а какое-то отчаяние и начинала стонать, брыкаться и расцарапывать себя, и тогда дедушка пытался удержать меня, чтобы я не вырвалась. Так что теперь я легла на кровать и прибегла к методу, которым он научил меня пользоваться, когда невозможно справиться с происходящим: перевернуться на живот, уткнуться лицом в подушку и дышать, пока не закружится голова.

Потом я встала. Оставаться в квартире я не могла – это было невыносимо. И поэтому я снова надела охлаждающий костюм и вышла на улицу.

Приближался вечер, и жара чуть-чуть спала. Я начала ходить вокруг Площади. Было странно идти одной после того, как мы столько раз бывали здесь с Дэвидом, и, возможно, именно из-за этого я изменила обычный маршрут и вышла на Площадь с западной стороны. Я ничего здесь не искала, мне ничего не было нужно, но, несмотря на всю бесцельность этой прогулки, я зачем-то пошла на юго-восток.

Не знаю точно почему, но этот участок Площади приобрел сомнительную репутацию. Как это произошло, оставалось загадкой: я уже говорила, что юго-восток Площади в основном занимают столяры, и если не обращать внимания на скрежет пил и стук молотков, это приятное место – здесь чисто и остро пахнет деревом и можно наблюдать за мастерами, которые изготавливают или чинят стулья, столы или ведра и, в отличие от некоторых других торговцев, никого не прогоняют. И все же почему-то именно сюда приходили в поисках людей, о которых я уже рассказывала, – людей, у которых не было ни лицензии, ни прилавка, но которых всегда можно было встретить на Площади: именно они помогали всем, кто не знал, как об этой помощи попросить.