До самого рая

На мгновение я лишилась дара речи. Разве этого я хотела? Разве для этого я пришла сюда? Это ведь невозможно – я знала, что меня никогда не полюбят, не в том смысле, в каком люди описывают любовь. Я знала, что и сама я тоже никогда не полюблю. Это не для меня. Мне очень трудно понять, что я чувствую. Другие люди могут сказать: “Я счастлив”, или “Мне грустно”, или “Я скучаю”, или “Я люблю тебя”, но я не знаю, каково это. “Я люблю тебя, котенок”, – говорил дедушка, но я очень редко могла сказать ему то же самое в ответ, потому что не понимала, что это значит. Какими словами можно описать мои чувства? Чувство, которое я испытывала, читая записки, адресованные моему мужу, видя, как он исчезает в доме на Бетюн-стрит, слыша, как он возвращается поздно вечером по четвергам, чувство, которое я испытывала, когда лежала в постели, думала, прикоснется ли он когда-нибудь ко мне, поцелует ли меня, и знала, что этого никогда не будет, – что это за чувства? Как они называются? И с Дэвидом – чувство, которое я испытывала в пятницу вечером, зная, что увижу его на следующий день, чувство, которое я испытывала, когда стояла на северной стороне Площади и видела, как он идет ко мне и машет рукой, когда смотрела, как он уходит после очередной нашей встречи, когда попыталась обнять его, когда потом увидела его лицо, его замешательство, то, как он отстранился от меня, – что это были за чувства? Вдруг это все одно и то же? Может, это и есть любовь? Вдруг я все-таки на нее способна? Вдруг то, что я всегда считала для себя невозможным, было понятно мне с самого начала?

И тут я испугалась. Я поступила опрометчиво и неблагоразумно, когда пришла сюда. Я потеряла способность мыслить здраво.

– Мне надо идти, – сказала я, вставая. – Извините. До свидания.

– Подожди, – окликнула меня женщина. – Я могу дать тебе особый порошок. Добавляешь его в напиток, и через пять дней…

Но я уже выходила из палатки – быстро, чтобы не слышать, что еще она скажет, и чтобы у меня не было соблазна вернуться, но не так быстро, чтобы привлечь внимание какой-нибудь Мухи.

Я вышла с Площади с восточной стороны. Мне оставалось пройти всего несколько сотен ярдов, а потом я вернусь в свою квартиру, где буду в безопасности и смогу притвориться, что всего этого не было, смогу притвориться, что никогда не встречала Дэвида. Я снова стану прежней – замужней женщиной, лаборанткой, той, кто принимает мир таким, какой он есть, кто понимает, что желать чего-то другого бесполезно, что изменить ничего нельзя и поэтому лучше даже не пытаться.

Глава 6

Весна, на тридцать лет раньше

Дорогой Питер,

2 марта 2064 г.

Прежде чем я приступлю к рассказу – мои поздравления! Весьма и весьма заслуженное повышение – хотя, наверное, оно показывает, что чем выше поднимаешься по этой лестнице, тем менее величественно и более туманно звучит твоя должность. И тем меньше твои заслуги признают публично. Не то чтобы это имело значение. Я помню, что мы с тобой уже это обсуждали, – но чувствуешь ли ты себя теперь в той же мере призраком, что я? Мы можем проходить сквозь двери (а то и стены), закрытые почти для всех, но при этом невидимы – источник страха и ужаса, с которым редко сталкиваются, но знают, что он есть. Абстракция, а не настоящий человек. Я знаю, что некоторым людям такое призрачное существование по душе. Я и сам когда-то этим грешил.

Ну вот. Да, спасибо, что спросил, – сегодня действительно были подписаны последние документы, и дом Обри официально стал домом Натаниэля. Натаниэль когда-нибудь передаст дом Дэвиду, а Дэвид когда-нибудь передаст его еще кое-кому, о чем речь пойдет чуть позже.

Хотя Натаниэль живет там уже несколько лет, он никогда не называл этот дом своим и не считал его своим. Он всегда был “домом Обри и Норриса”, а потом просто “домом Обри”. Даже на похоронах Обри он приглашал гостей “вернуться к Обри на поминки”, пока я ему не напомнил, что дом этот не Обри, а его. Он взглянул на меня таким особенным взглядом, но позже я слышал, как он говорит “дом”, и все. Не дом Обри, не его дом, ничей дом – просто дом, который согласился нас принять.

Я проводил в доме (видишь, я тоже так говорю) больше времени на протяжении прошлого года. Сначала дело было в том, что умирал Обри. В этом была некоторая величественность: он выглядел сносно, очень, конечно, истощал, но многих ужасов, которые мы так часто наблюдали у умирающих за последнее десятилетие, у него не было – никаких язв, гноя, слюноотделения, крови. Потом были похороны и разбор документов, потом, конечно, я на какое-то время уехал в командировку, а когда вернулся, штат распустили (каждый получил увольнительные, как было указано в завещании Обри), и Натаниэль пытался осознать, что он теперь владелец гигантского дома на Вашингтонской площади.