До самого рая

Затем он посмотрел на явно больного Тимоти – веки лиловые, будто перемазаны краской, зубы торчат, пушок вместо волос. Тимоти учился в одной школе с Чарльзом и Питером, и тогда, говорил Чарльз, “ты не представляешь, каким он был красавцем. Самый красивый мальчик во всей школе”. Это он сказал после того, как Дэвид познакомился с Тимоти, и в следующий раз, увидев его, Дэвид попытался разглядеть в нем мальчика, в которого когда-то влюбился Чарльз. Он был актером, но карьеры не сделал, был женат на красотке, затем много лет был любовником какого-то богача, но когда богач умер, его дети выставили Тимоти из дома, и Тимоти перебрался жить к Джону. Никто не знал, чем здоровяк и весельчак Джон зарабатывает на жизнь: он был родом из небогатой семьи, жившей на Среднем Западе, ни на одной работе не задерживался дольше нескольких месяцев и был недостаточно красив, чтобы кто-то его содержал, – но при этом занимал целый таунхаус в Вест-Виллидже и обедал в дорогих ресторанах (правда, отмечал Чарльз, обычно за чужой счет). “Когда такие люди, как Джон, больше не смогут каким-то загадочным образом выживать в этом городе, тогда здесь и делать больше будет нечего”, – с нежностью говорил Чарльз. (Для человека, твердо верившего, что каждый должен сам себя обеспечивать, у него было слишком много друзей, которые, кажется, не делали вообще ничего, и за это Дэвид его любил.)

Как обычно, все трое с ним поздоровались, спросили, как у него дела, но ему нечего было сказать, и они снова принялись говорить о себе, перебирать общие воспоминания.

– …ну, не так плохо, как тогда, когда Джон встречался с этим бродягой!

– Во-первых, мы не то чтобы встречались, а во-вторых…

– Расскажи еще разок!

– Ладно. Было это, ох, да лет пятнадцать назад, когда я работал в багетной мастерской на Двадцатой, между Пятой и Шестой…

– Откуда тебя уволили за воровство…

– Нет уж простите! Не за воровство. Меня уволили за некомпетентность и вечные опоздания, и еще за плохое обслуживание. За воровство меня уволили из книжного.

– Ох, простите, пожалуйста.

– В общем, можно я договорю? Так вот, выхожу я из автобуса на Двадцать третьей улице и всегда вижу одного и того же парня, очень сладенького, такого, знаете, потрепанного богемного вида, в клетчатой рубашке, с бородкой, с пакетом в руках, и он стоит на углу Шестой, там, где пустырь. Я смотрю на эту девочку, она смотрит на меня, и так продолжается несколько дней. На четвертый день я подхожу к ней, заговариваю. Она говорит: “Ты тут живешь?” А я говорю: “Нет, я тут работаю неподалеку”. Она говорит: “Ладно, можем пойти вот сюда, в переулок”, а там и не переулок даже, а так, проходик между парковкой и тем зданием, которое они тогда сносили, ну и, короче, мы пошли.

– Пожалуйста, без подробностей.

– Завидуешь?

– Ой, нет.

– Короче, на следующий день иду я по улице и снова вижу ее, мы снова идем в переулок. И на следующий день я ее снова встречаю, и думаю – хм. Что-то тут не так. И тут до меня доходит, что на ней та же одежда, что и в предыдущие два раза. И белье то же самое! И еще, что от нее пованивает. Точнее, поправочка: от нее прямо воняет. Бедняжка. Ей некуда было пойти.

– И ты ушел?

– Конечно нет! Мы все были на ее месте, правда ведь?