До сих пор

Я отнёсся к этой работе с большой серьезностью. Какую бы рекламу я ни делал, я хотел, чтобы это была лучшая реклама. Я хотел, чтобы люди бросились штурмовать свои местные «Лоблоу» и покупали дыни. Я хотел продать дынь больше, чем кто-либо другой до меня. Когда мы с Марси снялись в серии рекламных роликов маргарина «Promise», я хотел, чтобы люди купались в маргарине. Когда я делал рекламу для частного юриста по делам о причинении телесного вреда на одном из местных телеканалов, я хотел, чтобы люди заковыляли к своим телефонам с такой скоростью, которую только способны развить при своей хромоте, и звонили этому юристу. Я снялся в огромном количестве рекламных роликов, прорекламировав кучу различных продуктов, большинство этих роликов давно забыты, но всё же есть одна рекламная кампания, ставшая классикой и частью американской поп-культуры, — работа, которую я получил благодаря своему незабываемому музыкальному альбому. Но прежде, чем я вам расскажу об этой необычайной рекламной кампании, позвольте прерваться ради коротенькой истории.

Основная причина, по которой большинство крупных звезд не снимается в рекламе, — потому что они боятся испортить свой имидж. Они потратили долгие годы, создавая положительное впечатление в умах зрителей о том, кто они, — впечатление, позволяющее им играть и быть принятыми в рамках определенного типажа ролей, и они не могут себе позволить рисковать им.

В начале своей карьеры, в Канаде, я играл в основном в легких комедиях. Фактически, я приобрел известность как исполнитель главных ролей в легких комедиях. И мне это нравилось. Поверьте, для актера мало что является более дорогим и приносящим больше удовлетворения, чем чувство, когда ты стоишь на сцене и купаешься в волнах смеха. И когда я приехал в НьюЙорк, то играл в комедиях на Бродвее. В одной пьесе, помнится, я слышал громкий хохот на одно очень незамысловатое выражение своего лица. Я гордился этим смехом. Увы, однажды я почему-то не изобразил то конкретное лицо — и всё равно услышал смех. Оп-па. И именно тогда я понял, что смеялись вовсе не из-за меня — смеялись над тем, что делал другой актер, находящийся позади.

А, начав сниматься в фильмах и на телевидении, я играл почти исключительно в драмах. Так я заработал признание в качестве серьезного актера. К примеру, в «Нюрнбергском процессе» не было ничего смешного. Зрители привыкли ко мне как к шатнерианскому актеру. И только намного позже у меня снова появилась возможность играть в комедиях. Шатнер играет в комедиях? Поняв со временем, что зрители смеются, когда я подшучиваю над собой, я охотно дурачился и прикалывался. Видите, дамы и господа, я усвоил психологию, позволяющую людям находить смешное в представлении такого — в некоторой степени несгибаемого — человека, который действует, совершенно не замечая изменения культурной среды вокруг. Я понимал шутки. И собственно говоря, я придумывал шутки — и с радостью делился ими со зрителями. Посмеемся вместе! Но всё же я придерживался некоторых рамок.

И вдруг, во всеуслышание, перед тридцатью миллионами человек Говард Стерн пригласил меня с собой в гомо-комнату.

Несомненно, одним из величайших страхов актера является публичное унижение. Ох, пожалуйста, что бы ни случилось, не ставьте меня в неловкое положение этим вечером! Быть униженным — быть эмоционально раздетым на глазах всего мира — одна из самых неприятных вещей, которую может испытать человек. Чтобы избежать унижений, люди часто отказываются рискнуть, и в ответ на унижения люди — и даже страны — идут войной.

Каждый актер справляется с этим по-своему. Еще годы назад я прекратил читать отзывы о своей игре, я редко смотрю шоу со своим участием, так что меня не разочаровать режиссерским монтажом, отличным от моего видения. В течение долгого времени страх быть униженным удерживал меня от посещения любых стартрековских конвентов. В течение нескольких лет я воспринимал их как дурацкую игру, в которую играют все эти люди, участвующие в одном большом розыгрыше, и я считал, что если подойду к шоу и работе со всей серьезностью, то стану частью этой игры. Я не был готов так рисковать. А потом мне сказали, что на конвент в Нью-Йорке собирается пятнадцать тысяч человек, и мне предложили солидную сумму денег.

Я решил принять участие в том конвенте. Я не готовил речей, я просто собирался отвечать на вопросы. Но когда я вышел на сцену и почувствовал огромную любовь, идущую от зрителей, все мои страхи испарились.