Доброключения и рассуждения Луция Катина

— Надо прикинуть, как нам сих трех лиходеев одолеть. Однако предупреждаю, что оружия у меня нет, и я всяко не стал бы багрить руки кровью.

— Я обагрю, — спокойно сказал на это Конон. — Мне и оружия не надоть. Братья, трое, с вечера сильно гуляли. Ныне дрыхнут пьяные в избе. Войдем, я Агапке топором башку расшибу, а Еремку с Елизаркой повяжем. Они без Колченога враз квелые станут. Одному бы мне не справиться, а вдвоем запросто. Вот и вся спозиция.

— Нет, — строго молвил Луций. — Башку расшибать мы никому не будем. И ночью, как тати, нападать не станем. Закон и справедливость не побеждают через коварство. — Он повернулся к попу. — Есть ли у вас, отче, колокол? Как вы созываете прихожан на службу?

— Якож билом. И на пожар тож, только звоню не благостно, а истово.

— Вот и ладно. Ночи теперь коротки. Как только рассветет, бейте истово. Чтоб вся деревня, не продравши глаз, прибежала. Тут я, новый барин, им и явлюсь.

— Давайте я в Агапкиной избе дверь снаружи поленом подопру, — предложил лодочник. — А полезут через окно — сшибу одного за одним.

— Насилия не будет! — отрезал Луций. И священник его в сем некровопролитном намерении поддержал — выразил уверенность, что Бог поможет.

— Если братья на сход придут, сгинем ни за что! Никто не заступится! — попробовал спорить Конон, но остался в одиночестве.

— Вы как хотите, — буркнул он, сдаваясь, — а я за топором схожу. Он у меня ухватистый.

Остаток куцей июньской ночи провели так: Пигасий на коленях молился перед образами, вернувшийся с топором Конон мрачно точил лезвие, Катин предавался размышленьям.

Вот ныне каков мой Гофрат — пресвитер с первым министром, с улыбкой думал он. Может, собою неказисты, но, ей-ей, батюшка не хуже доктора Эбнера, а лодочник, несомненно, достойней графа Тиссена. Сии мужи ныне помогут мне восстановить законность, а после — преобразить Карогду в новый Гартенлянд.

Как раз и Волга замалиновела от зари, явив такую красу, какая не снилась никакому Ангальту с его худосочной Эльбой.

— Пора, — сказал Луций священнику. А лодочнику велел: — Наточил топор — и оставь. Он не понадобится.

* * *

Заполошный гул распугал с крыш воронье, и оно с криком заметалось по небу. В селе там и сям захлопали двери, зашумели тревожные голоса.

Наш герой стоял перед церковью, на маленькой площади, близ колодезя с журавлем, в величавой позе: руки скрещены на груди, одна нога выставлена вперед, чело насуплено содвинутыми бровями.

Люди бежали с обеих сторон — мужики в исподнем, бабы в одних рубахах, многие простоволосы. Под ногами у взрослых метались перепуганные детишки.

Вспотевший Пигасий всё лупил бруском по железной простыне, ни на чьи вопросы не отвечал, а лишь указывал на недвижного Луция. Крестьяне застывали, видя незнакомого строгого человека в господском платье. Те, кто прибежал в шапках, — сдергивали. Пространство перед церковью быстро заполнялось.

— Половина есть, даже боле, — шепнул за спиной Конон. — Давай, барин, зачинать, пока Колченог с братьями не притащились! Поздно будет!

— Хорошо, — слегка кивнул Луций. — Ну, как условились…

Лодочник вышел вперед и во всю глотку проорал:

— Не видите кто приехал? Кланяйтесь новому барину! Хватит, наозорничались! Теперя порядок будет! В землю, в землю кланяйтесь!

По толпе прокатилось колыхание — крестьяне один за другим падали на колени и склоняли головы.

— Мне этого не надо! — сердито прошипел Катин.

— С ими по-инакому нельзя, — так же тихо ответил Конон и снова закричал в полный голос: — Никшни! Барин говорить будет!

Деревенские с колен не встали, но разогнулись. На Луция смотрело множество испуганных лиц. Это было неприятно.

— Встаньте, добрые поселяне! — приветственно простер он руки. — Поднимитесь! Я не икона, я всего лишь ваш помещик. И чаю сожительствовать с вами в добром согласии. Подымайтесь, подымайтесь!

Не сразу, не быстро, но поднялись. Сзади подходили новые, уже не бегом, а шагом, потому что набат прекратился. Людское скопище уплотнилось, задних было не разглядеть.

— Взирайте на меня не как на своего угнетателя, но как на учителя, который желает своим ученикам добра и процветания, — продолжил Катин с чувством. — Это селение — наша школа! Мы будем учиться в ней разумному хозяйствованию, совместному житию на благо друг другу, взаимственной поддержке и уважению!

По глазам близкостоящих он видел, что благая речь крестьянам то ли невнятна, то ли не вызывает веры, и решил, что пора перейти от идейной части к практической — уж тут-то слушатели возрадуются.

И Луций заговорил о том, что барщины, принудительного и бесплатного труда на помещичьих полях, отныне не будет — лишь для тех, кто пожелает улучшить свой достаток, получив за работу часть урожая. Казалось бы, как тут не поразиться и не возликовать? Но карогдинцы внимали безучастно. Задние зашевелились, задвигались, передние заоборачивались. Что я говорю не так? — пришел в недоумение Катин.

А мельник сзади шепнул:

— Ну, держись, барин. Явились.