Добронега

Морковник Грыжа, живший неподалеку от Подола и услышавший от сиплого бирича, что князь будет нынче же говорить на торге, вернулся в дом, съел обед, без излишней жестокости побил жену, приговаривая «А вареники-то перепрели, хорла, перепрели вареники-то», умылся наскоро и проследовал на торг. Народу там оказалось ужас сколько, и Грыже, человеку в принципе не злому, но увлекающемуся, пришлось действовать плечами, локтями, и даже коленями, чтобы пробить себе путь в первые ряды. Удивительно, как в городе умещается столько разного народу, думал Грыжа, придерживая рукой кошель в кармане портов, чтобы не схвитили. И все разные. Вот стоят сынки боляр, держат в руках пучки укропа — это чтобы досадить новым властям, мол, вот при Добрыне, отце народном, было замечательно, а теперь вон чего. Вот просто тупые ремесленники. Вот старики и старухи, им близко не подойти, они немощны. Вон священники в длинном. Вон купцы. Как много всяких. Вон холопы. Да. А вот и князь. Ишь как едет на коне, с ратниками. Интересно, слезет он с коня, перед тем, как говорить, или нет? Грыжа тронул за плечо стоящего рядом ремесленника.

— Три медяка закладываю, братец, что князь не слезет с коня.

— Пес ети твою мать, — взволновался ремесленник. — Напугал! Чего ему слезать?

— На ногах-то говорить удобнее.

— Это тебе удобнее, потому у тебя коня нет.

— Люди добрые, киевляне, дети мои! — крикнул князь и спрыгнул на землю.

— Видишь? — сказал Грыжа.

— Так он сначала заговорил, а только потом слез.

— Нет, ты проиграл.

— Нет, не проиграл.

— Три медяка проиграл.

— Мы не договаривались.

— Нет, договаривались.

Кругом заинтересовались спором.

— Дети мои, — сказал Ярослав. — Сюда идет Святополк с тысячами воинов. Город не удержать, да и не хочу я, чтобы жители Киева гибли понапрасну. Мы уйдем. Мы дадим Святополку бой, но не в Киеве. Киев слишком хорош для этого. Дети мои, оставляю я вам киевскую казну нетронутой, дабы не наложил на вас Святополк дань непосильную, найдя ее пустой.

— Пусть катится обратно к своим астерам, — сказали в толпе не очень громко. Где-то захихикали. Никому и в голову не пришло, что Ярослав мог услышать. Но он услышал.

— Дети мои, — сказал Ярослав, качая головою. — Я плоть от плоти вашей.

Никто не понял, что это реплика на сказанное в толпе.

— … И Святополк тоже. Я хочу, чтобы вы жили хорошо. Святополк тоже этого хочет. Разница лишь в том, что я знаю, как это устроить, а Святополк не знает. Я не хочу кровопролития на ваших улицах, и потому ухожу. Святополк хочет, и потому идет сюда.

Те, кто все еще слушал князя, переглянулись в недоумении — к чему это он?

Что-то я не то говорю, подумал он. Или они как-то не так реагируют. Тупые. «Не говори народу всякую истину…» вспомнил он. Ага. Нужно говорить так, чтобы было интересно народу. Сказку им рассказать, что ли. В истории не было еще правителя, который, вместо речей, всем надоевших и в конечном счете бессмысленных, рассказал бы народу сказку. Или прочел бы какие-нибудь вирши. Не стать ли первым? Впрочем, нужно оставить здесь о себе хорошее впечатление. А вирши не все любят, да и сказки тоже. Говорят, что народ — как дети. Врут. Народ — как баба капризная. Сколько дней Святополк их тут поил? Мне докладывали, да я запамятовал. Не больше четырех.

Морковнику Грыже попали локтем в ребро. Он хотел уже было высказать возмущение по этому поводу, но тут увидел, что попавший — печенежский подросток лет четырнадцати. Подросток знал, что попал именно локтем именно в ребра Грыже, и попал потому, что привык передвигаться в пространстве экспансивно, не заботясь о том, причиняют ли его методы передвижения неудобство другим, и извиняться не собирался. Грыжа промолчал.

— Всех хозяев крогов прошу пожаловать в детинец, — сказал Ярослав. — Плачу им вперед, пусть поят всех желающих бесплатно следующие пять дней. Не забывайте меня, дети мои. Надеюсь…

Восторженный гул раздался повсюду и заглушил последние слова, «…мы встретимся еще раз, при более благоприятных обстоятельствах. Да благословит вас всех Создатель».

Морковник Грыжа обрадовался доброй вести вместе со всеми, но радость его омрачилась ноющими ребрами. Не очень сильно они и ныли, но Грыжа чувствовал себя униженным. Славянского подростка он тут же оттаскал бы за уши, а с печенегами связываться опасно. Вот, вроде бы, Ярослав их усмирил — но Ярослав уезжает. Морковник топтался на месте, а толпа валила мимо него, в основном к крогам. Кто-то наступил ему на ногу. Грыжа повернул голову, увидел какого-то тощего ремесленника, совсем замухрышку, и рассвирепел. Взяв наступившего за грудки, он закричал страшно:

— Ты что же это не смотришь, куда ковыляешь, метелкина жила? А? А?! Ты куда со своим ликом звериным вперся, топаешь честным людям по ногам, а? Вот из-за таких, как ты, и страдает народ!

Он ударил ремесленника наотмашь, и еще раз. Их бросились разнимать, то есть, отрывать Грыжу от ремесленника. Разняли.