Добронега

Рагнвальд решил было, что Неустрашимые все это время валяли дурака, но ему тут же доказали, что это не так, перечислив поименно почти всю ярославову сотню, а также всех купцов, ремесленников, смердов, укупов и холопов, побывавших в детинце или возле детинца за последние три дня.

Возвращаться ни с чем к Эймунду было опасно. Рагнвальд поманил к себе Ларса и Тикку.

— Идите на Подол. Купите себе лодку и езжайте обратно к Скальду. Борис на полголовы ниже меня ростом. Выберете более или менее подходящий из оставшихся трупов. В богатой одежде, чтобы было похоже. Борис темноволосый, найдите темноволосого. Лицо разобьете палицей до неузнаваемости. Привезете к Подолу.

Ларс и Тикка кивнули и быстро вышли. Рагнвальд велел остальным своим людям отдыхать в столовой зале, а сам пошел в свою комнату забрать кошель с деньгами и кое-какие хартии. Прикрыв за собой дверь, он направился было к сундуку, когда голос, зазвучавший из другого, темного, конца помещения, остановил его.

— Добрый день, Рагнвальд, — сказала Эржбета.

— Здравствуй, — откликнулся он после паузы, выпуская рукоять сверда.

— Как поживаешь? Как себя чувствуешь?

— Чем обязан?

— Фи, какой ты прямолинейный. Пасмурно на улице, не находишь? Это для Киева редкость в это время года. Ну, оно, правда, в соответствии с событиями. Народ оплакивает Великого Князя. А вот в Ломбардии… ты был когда-нибудь в Ломбардии?

— Нет. Не люблю немцев, притворяющихся италийцами. А ты?

— Все мы кем-нибудь притворяемся. Например, если бы ты видел себя теперь — удивился бы. Сама невинность.

Неужели она все знает, подумал он. И неужели она посмеет объявить смену обстановки результатом своих действий? Верх наглости.

— А должен бы выглядеть виноватым?

— Нет. Обязанным.

— Кому? Чем? Каким образом?

— Брак Мешко и Ингегерд не состоится, не так ли?

— Не знаю, — сказал он.

— Знаешь.

— В любом случае это не имеет к тебе отношения.

— Зря ты так думаешь.

— Ты ничего для того не сделала.

— Опять зря.

— Нет, не зря. Я знаю из-за чего расстроился брак.

— Из-за чего же?

— Это тайна. Не могу тебе ничего говорить.

— Брак расстроился из-за того, что Святополк и Эймунд больше не друзья.

— Это-то понятно. А вот почему? — спросил он, поднимая брови и наклоняя голову влево.

Эржбета усмехнулась.

— Не потому, — сказала она, — что вы, растяпы, не смогли вовремя найти Бориса в свалке, которую устроили у всех на виду, посреди поля. А потому, что… Догадался?

Вот оно что, подумал он. Умна баба!

— Не сходится, — сказал он. — Я не верю, что ты имеешь к этому отношение.

— К чему?

— Сама знаешь, к чему. Если не разыгрываешь меня.

— К отравлению? Чьей-нибудь жены?

— Да, — сказал он с досадой. — Ну, хорошо, ты знаешь. Но — не сходится. Я не верю, что жену Святополка отравила именно ты. Тебя и близко там не было.

— Не верь, дело твое. Так даже лучше.

— Поэтому я не считаю себя обязанным.

— Хмм, — сказала Эржбета. — Ты в детстве играл в лицовки-домики?

— Это как? Это что-то славянское.

— Возможно, в Норвегии была похожая игра. Например, все девочки представляют себе, что они Клеопатра. Или княгиня Хелья Псковитянка. А все мальчики, что они король Артур, Рюрик, или легендарный Бова-венгр. Тут важно договориться, потому что девочки, будучи княгиней Хельей Псковитянкой, хотят, чтобы мальчики были не Рюрик, и не Аякс, а древляне, чтобы их было удобнее закапывать живыми в землю. А мальчики не согласны. Чтобы играть правильно, нужно найти компромисс, то есть, договориться миром — где мы находимся и кто есть кто.

— И что же из этого следует?

— Давай сыграем.

Рагнвальд закатил глаза, покачал головой, и присел на край сундука.

— Давай договоримся, — предложила Эржбета. — Давай представим себе, что мы не в древнегреческом асилиуме для спятивших мытарей, но в Киеве, а год на дворе от Сотворения Мира шесть тысяч пятьсот двадцать третий.

— Хмм.

— Ты не согласен?

Рагнвальд пожал плечами.

— Вот и хорошо. А то я было подумала, ты вступишься за мытарей. Давай теперь представим себе, что я Эржбета, а ты Рагнвальд, мужчина, верный своему слову.

— Ага, — сказал Рагнвальд. — Хмм.