Добывайки на реке

Барка плавно скользила по волнам, искусно меняя курс при каждом повороте. На корме, за аркой, образованной задним концом гетры, словно в рамке виднелись Под и Спиллер. «О чём, интересно, они разговаривают?» – подумала Арриэтта. Как бы ей хотелось послушать!

– Под простудится до смерти, – простонала Хомили, – и мы тоже.

Луна становилась всё ярче, фигуры на корме покрылись серебром. Ничто не шевелилось, кроме весла в руке Спиллера: ловко, даже небрежно, он вёл барку вниз по течению. Разговора почти не было слышно. Один раз до них донёсся смех Пода, другой раз – возглас: «Провалиться мне на этом месте!»

– Не будет у нас никакой мебели и вообще ничего другого не будет! – сказала вдруг Хомили. – Только одежда, что сейчас на нас, если это можно назвать одеждой. Четыре стены – вот всё, что у нас будет, четыре стены…

– И окна, – сказала Арриэтта и мягко добавила: – И крыша над головой.

Хомили громко чихнула, потом фыркнула, нашаривая платок:

– Да, если выживем.

– Возьми мой. – Арриэтта протянула матери промокший комок. – Твой улетел вместе с юбкой.

Хомили высморкалась и подколола сырые волосы. Затем, ещё тесней приникнув друг к другу и глядя на силуэты на корме, они снова замолчали.

– К тому же твой отец потерял ножовку, – сказала она наконец.

– А вот и папа, – заметила Арриэтта, когда фигура отца заслонила выход на корму, и, схватив руку матери, воскликнула: – Всё будет хорошо, я знаю! Посмотри, он улыбается…

Под залез на груз, на четвереньках подполз к ним и, слегка понизив голос, сообщил:

– Подумал: стоит тебе сказать. Спиллер говорит, у него в трюме столько всякого добра, что нам вполне хватит на обзаведение.

– Какого добра? – уточнила Хомили.

– Продукты в основном. Ещё кое-какие инструменты и прочее, чтобы возместить нам ножницы.

– Одежда – вот чего нам не хватает.

– Спиллер говорит, в Литл-Фордэме полно всякой одежды: перчатки, носовые платки, шарфы, вязаные вещи, – бери что хочешь. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь что-нибудь не потерял.

Хомили помолчала, потом наконец сказала:

– Под, я ведь его так и не поблагодарила.

– Ничего страшного: он этого не любит.

– Но должны же мы что-то для него сделать.

– Я уже об этом подумал. Как только устроимся, так сказать, под своей крышей, мы сможем много чего для него добывать. Скажем, каждый вечер станем обходить все улицы после закрытия. Понимаешь, о чём я толкую?

– Не уверена…

Ей трудно было себе даже представить Литл-Фордэм.

– Пустите-ка меня, – сказал Под, протискиваясь мимо них. – Спиллер говорит, там, на носу, у него лежит куча овечьей шерсти. Раздевайтесь да залезайте в неё. Можете поспать: всё равно доберёмся до места только к рассвету…

– А ты как же? – спросила Хомили.

– Со мной всё в порядке, – сказал Под из темноты. – Спиллер даст мне на время свой костюм. А-а, вот она, шерсть, держите.

– Костюм? Какой костюм? – удивлённо переспросила Хомили и принялась механически складывать овечью шерсть в кучу.

Пахла шерсть не очень-то приятно, зато её было много.

– Его летнюю одежду, – смутился Под.

– Значит, Люпи дошила её?

– Да, он за ней вернулся.

– Ах вот оно что! – воскликнула Хомили. – А про нас он им что-нибудь рассказывал?

– Ни слова. Ты же знаешь Спиллера. Зато Люпи очень переживала: говорила, что ты, мол, была её лучшей подругой, чуть ли не сестрой. Похоже, она надела траур.

– Траур? По ком?

– По нас, я думаю, – рассмеялся Под и принялся расстёгивать жилет.

Некоторое время Хомили молчала, затем тоже улыбнулась – по-видимому, мысль о Люпи в трауре польстила ей – и, внезапно оживившись, принялась расстёгивать блузку.

Арриэтта, уже раздевшись и закутавшись в овечью шерсть, сонно спросила:

– Когда Спиллер нас увидел?

– Когда мы были на крючке, в воздухе.

– Понятно… – пробормотала Арриэтта, пытаясь справиться с дремотой. – Вот почему мы его не заметили.

– И Кривой Глаз тоже. Под шумок Спиллер, не мешкая, подвёл барку как можно ближе и загнал под куманику.

– Странно, что он нас не позвал.

– Он звал, – сказал Под, – но мы не слышали: река шумела…

– Потише, – шепнула Хомили. – Девочка засыпает.

– Да, – продолжил Под, понизив голос, – хотя один раз я его всё же услышал.

– Это когда же? – удивилась Хомили. – Я ничего не слыхала.

– Когда Кривой Глаз в четвёртый раз закинул удочку и крючок вонзился в нашу ветку – ту, на которой мы стояли. Помнишь? И я старался выдернуть его. Спиллер заорал тогда во всё горло: «Перережь леску!» А я подумал, что это ты кричишь…

В полумраке послышался какой-то шорох.

– Но это был Спиллер, – закончил Под.

– Ну и ну… – пробубнила Хомили из вороха овечьей шерсти: скромность не позволяла ей раздеваться у всех на глазах. Наконец вынырнула голова и одна тощая рука со скатанной в узел одеждой. – Как ты думаешь, это можно где-нибудь развесить на просушку?