Дочь полковника

Если бы им занялись вовремя, из него мог бы выйти очень недурной плотник или каменщик. Каким образом такое случается в семьях без единой капельки смешанной крови, объяснить невозможно, но факт остается фактом: в кузене захирел несостоявшийся ремесленник. Как прирожденный джентльмен с независимыми средствами, он коммерческой выгоды из своих склонностей и сноровки не извлекал. Зато удочки, мух и блесны он изготовлял для себя собственноручно; собственноручно ловил голавлей, окуней и щук; сам делал из них чучела, как заправский таксидермист, и весьма реалистично подвешивал их в стеклянных ящиках собственной конструкции с картонными задниками, которые собственноручно расписывал подводными пейзажами с камешками и водорослями. Лошадиные копыта он превращал в пресс-папье, и именно благодаря ему юный Исткорт приобщился к искусству выжигания кочергой по дереву – столь общее восхищение вызвал его шедевр – копия фритовского[53] «Дня Дерби», выполненная на крышке кухонного столика. Из крыльев бабочек он сотворял внушительные британские флаги и помещал их под стеклом в аккуратные рамки, а последние годы работал над экраном из покрытых лаком почтовых марок: ряды медальонов с портретами членов Королевской Семьи при всех, положенных их рангу, регалиях. Вот так он, не жалея времени, огранивал алмазы в булыжники, которые затем преподносил родственникам на день рождения или к рождеству. Дом Смизерсов был захламлен этими плодами изысканного вкуса. Отсюда и репутация кузена, как таланта в семье.

Свое существование он влачил с грузной медлительностью замученных работой батраков и землекопов, но был лишен их грубого простодушия. Собственная его грубая бесчувственность облекалась в форму тяжеловесного и бесцельного поддразнивания. Заходить слишком далеко с Алвиной он остерегался: как-никак она была кровной родственницей Смейлов, а к тому же у него не хватало быстроты, чтобы парировать ее ответные колкости. Зато с полковником и Джорджи он давал себе полную волю и ронял шуточки с олимпийских высот хрипловатым голосом сквозь джентльменскую кашу во рту. Большой любитель вкусно поесть, он по мере сил заставлял Алвину быть тут на высоте. Кузен любил начинать день с обильного завтрака – жареная или копченая рыба, яичница с грудинкой, поджаренный хлеб с мармеладом и неограниченное количество душистого крепкого сладкого чая. Заполнив желудок этой гнусной варварской смесью, он обретал силы для дневных трудов.

Поддразнивание Джорджи или Фреда во время еды превратилось в почти обязательный обряд. Джорджи, разумеется, принимала прохаживания по своему адресу в должном спортивном духе, и все же, вопреки такому превосходнейшему воспитанию, она еще не достигла той степени бесчувственности, когда грубые уколы перестают ранить. Кузен последним в трех приходах почуял, что между Джорджи и Каррингтоном существует что-то вроде безмолвной симпатии, но уж когда он до этого дознался, то принялся обсасывать столь благодатную тему без всякого милосердия. Обороняясь от кузена, полковник неизменно поглощал утреннюю трапезу под прикрытием газеты. Однако Алвина, разливавшая чай, прямая как палка, лишала такого утешения и Джорджи и себя.

– Какова программа на сегодня, Джорджи? – небрежно осведомился кузен, тонко изображая, будто в сухой пустыне их жизни ежедневно происходили какие-то события.

– Такая же, как обычно.

– А мне казалось, что вы с матерью званы на чай?

– И правда! – воскликнула Алвина. – А я чуть было не позабыла. Джорджи, почему ты мне не напомнила, что мы сегодня пьем чай у мистера Каррингтона?

– Ого-го! – Кузен вяло попытался состроить лукавую мину. – Охота на очаровательного попика еще продолжается?

Джорджи внутренне поежилась. Будь она менее порабощена бессмысленным культом глупого стоицизма то давным-давно взбунтовалась бы и срезала кузена так как он того заслуживал. Но смертно погрешить против кодекса Смизерсов? Утратить чувство юмора и разозлиться на простую шутку? Орудовал кузен гнутой и очень тупой булавкой, а чувство юмора Джорджи залубенело от постоянных злоупотреблений им, однако это непрерывное подкалывание причиняло настоящую боль. Джорджи очень хотелось, чтобы он оставил ее в покое. Тем не менее с обычным своим отсутствием любопытства она не спросила себя, почему благовоспитанные люди столь вульгарно невосприимчивы к чужим чувствам. И все же порой она с неясным удивлением замечала, что кузену и Алвине словно бы нравится причинять ей боль, а суровый блюститель дисциплины за газетой очень редко приходил ей на выручку. Эти непрерывные неуклюжие прохаживания по поводу Каррингтона особенно ее задевали потому, что она представала такой нелепо-смешной. Все было настолько мимолетным, что они могли бы попробовать забыть, как пыталась она сама. Однако они никак не желали простить ей такого отступничества от идеальной позы истинной леди и мэм-сахиб – она сделала мужчине несколько невинных неуклюжих авансов и была столь же неуклюже отвергнута. Побейте ее камнями!