Дочь ведьмы

Я собиралась пойти за ней, когда почувствовала, что на меня смотрят. Конечно, я всю жизнь провела, оглядываясь через плечо и все время ожидая, что меня могут отыскать. Так вело бы себя любое существо, за которым охотятся. Но когда я оказалась во Фландрии, я уже много лет не чувствовала, что он рядом. Что Гидеон рядом. Я относила это на счет того, что стала чаще переезжать. И не прибегала к волшебству. Каковы бы ни были причины, я, по-моему, несколько десятилетий не оказывалась в его обществе. И даже сейчас, когда я остановилась, потому что меня охватило ощущение, что кто-то внимательно на меня смотрит, я была уверена, что это по-прежнему не он. Дух был мощным, но предельно благим. Я чуть повернула голову и осмотрела толпу, суетившуюся вокруг. Вскоре я его обнаружила. Высокий, широкоплечий молодой солдат. Офицер, судя по форме. Усы пышнее, чем у большинства, глаза добрые. Он опирался на трость, но в остальном выглядел сильным и подтянутым. Стоял совершенно спокойно, глядя прямо на меня. Среди хаоса и страха он казался островком покоя. Мира. Я смотрела на него и ощущала неожиданную и смущающую тоску по дому в Уэссексе. Я озадаченно продолжала смотреть на него, то есть смотреть на то, как он на меня смотрит. В темноте с расстояния в двадцать ярдов его лицо трудно было различить. Я не думаю, что видела его, скорее, установила с ним мысленную связь. Мы стояли неподвижно, захваченные странной встречей, пока я не услышала, как Стрэп меня окликнула, и не ожила, придя в движение. Спотыкаясь, я поспешила сквозь толпу санитаров и сестер к приемному покою. Когда я оглянулась, солдата уже не было.

2

Я так плохо спала, что к пяти утра оставила все попытки взбодриться. Выскользнула из общежития и покинула пункт дезинфекции, направившись прочь от звука орудий. Темнота только начала редеть, превращаясь в предрассветную бледность, так что дорогу я видела хорошо. Я вышла из деревни и двинулась через поля, еще не тронутые войной, если не считать заброшенности. Счастьем было избавиться от безумия палаток и их трагических обитателей. Здесь я могла убедить себя, что нормальная жизнь, чем бы она ни была, все еще продолжается. И будет продолжаться за пределами хаоса, бесновавшегося всего в нескольких милях отсюда. Я нашла замшелую калитку и оперлась на нее, чтобы посмотреть, как взойдет солнце. Свет начал меняться, придавая плоскому пейзажу, простиравшемуся передо мной, янтарный отлив. Запели первые дневные птицы: жаворонки, грачи и вьюрки. В траве соперничали за внимание маки и ноготки, такие чистые, такие яркие в не знающей стыда красоте. Мне так нужно было напомнить измученному сердцу, что жизнь продолжается и есть еще что-то хорошее, что его можно отыскать, даже в этом страшном месте. Я обнаружила, что плачу. О тех, чьи глаза навсегда закрылись, кто больше не увидит этой прелести. Об оставшихся дома матерях, которые потеряли своих мальчиков и больше не найдут в жизни радости. О том, что все это бессмысленно. О своей собственной бесполезности. Я больше не могла не замечать тихий голосок в голове. Древний голос, голос, который я заглушала, который отказывалась слышать после того, что случилось в Фицрое. Я обещала себе, что отвернусь от волшебства. Что больше никогда не привлеку к себе Гидеона, прибегнув к волшебству, и не подвергну невинных его злой власти. И потому я жила лишь наполовину, жила во лжи, влача бесполезное и жалкое существование, отрицая то, кто я на самом деле. Опираясь на калитку, окруженная красотой и добром, я понимала, что дольше притворяться не могу. Смелость раненых меня пристыдила. Что я за трусиха, если ставлю свою безопасность выше их? Что я за женщина, если откажу в помощи и заботе тем, кому они так насущно необходимы? Что я за ведьма, если не направлю весь свой дар на то, чтобы исцелять? Я прекратила плакать и подняла лицо к солнцу. Ощутила, как его теплые лучи омывают мои черты. Напиталась его силой. Вдохнула сладкий деревенский воздух.

– Да будет так, – произнесла я вслух. – Да будет так!

Когда я вернулась в ПППР, завтракать было поздно, поэтому я сразу пошла в палатку реанимации. Уже подходя к ней, я услышала странные звуки: сдавленные, нездешние крики, от которых по коже побежали мурашки. Капитан Дэвис томился в кошмарном бреду.

Я оглядела палатку. Остальные пациенты отворачивались, не желая встречаться со мной глазами. Всех их явно угнетало страдание товарища. Солдат с койки за спиной зашипел сквозь сжатые зубы.

– Сделайте так, чтобы он замолчал, сестра, – взмолился он. – Ради бога, пусть он прекратит!

Я отдежурила в тумане смятения и тревоги. Я знала, что должна сделать, но сознавала, каков риск и какие могут быть последствия, если меня раскроют. Я ждала. В шесть вечера врач закончил обход, и я проследила, как старшая сестра Рэдклифф направляется через лагерь на свой пост. Я осталась вдвоем с другой сестрой, нервной девушкой из-под Лондона.

– Иди поужинай, – предложила я ей. – Я закончу.

– Уверена?

– Сегодня тихо. Я справлюсь. Иди. Если поспешишь, может, и свежего хлеба к ужину отхватишь.