Дочь ведьмы

Он попытался рассмеяться, но чудовищно закашлялся, все его тело сотрясали болезненные спазмы. От усилия он еще больше ослабел и затих. Я взглянула в его историю. Изрешечен шрапнелью во время обстрела на ночной операции. Не мог пошевелиться, пролежал три дня в яме с водой, пока до него смогли добраться с носилками. Сами по себе его раны были в основном неопасны, но их количество не поддавалось осмыслению. Лицо его почти не пострадало, а каска, без сомнения, спасла ему жизнь, но грудь и живот были испещрены порезами и рваными ранами, во многих до сих пор торчали острые куски металла, поскольку он был слишком слаб для операции. Почти все его ребра были сломаны во время взрыва, крупный осколок разбил левый коленный сустав, большую и малую берцовую кости. Правую ногу почти оторвало у щиколотки. Он говорил, что холод грязной воды не дал ему сойти с ума от боли, а угол, под которым правая нога торчала вверх, помешал истечь кровью. Он даже сумел залепить рану на лодыжке грязью, чтобы остановить кровь. Но слякоть и холод, сохранившие ему жизнь, теперь были повинны в том, что, без сомнения и надежды, должно было его убить. Грязь и горячий металл в ранах заразили их, заставив плоть вокруг каждого болезненного разрыва и пореза побагроветь и распухнуть. Единственное, что теперь могло помешать отраве в крови убить его, – это пневмония, полученная в водной ловушке. Две смертельные болезни состязались в зловещей гонке, силясь отнять у бедняги жизнь. Я занялась долгим трудом по смене повязок. Несмотря на мучение, которое должно было его терзать, он не произнес ни слова жалобы и даже не застонал, когда я отрывала корпию от его влажной воспаленной кожи. Я не впервые изумилась тому, сколько отваги может быть в человеке; силой духа, которой наделены некоторые. И человеческой способности причинять столь безжалостные страдания своим братьям.

Я шла по списку пациентов, которым требовалось сменить повязки. У каждого следующего солдата набор повреждений казался еще ужаснее, чем у предыдущего; были потерявшие зрение и напуганные, были до неузнаваемости обожженные, были лишившиеся конечностей и беспомощные. И каждый сносил страдания со спокойной стойкостью, которая заставила меня стыдиться себя. Поначалу я думала, не потому ли они так тихи, что слишком слабы, чтобы жаловаться, или потому, что просто отказались от борьбы и ждут смерти. Но я быстро поняла, что дело не в этом, по крайней мере у большинства. Каждый из них был заточен в собственной муке, и одному небу известно, какие ужасы они переживали заново в темнейшие мгновения ночи, но все-таки мужчины смогли найти силы, чтобы продолжать бороться. Не это ли, думала я, называется «быть настоящим солдатом»? Уметь не только сражаться на поле боя, но и одолевать демонов, снова и снова, бесконечно, во всем, что тебе выпадает? Очень немногие в реанимации желали смерти, а тех, кто ее ждал, едва ли можно было за это винить.

В конце своего дежурства, спустя где-то двенадцать часов после того, как я развернула первую повязку, с единственным получасовым перерывом на обед жидким супом, я снова вернулась к капралу Дэвису. Он беспокойно спал, дыхание его было поверхностным и неровным. Внезапно парня разбудил жестокий приступ кашля. Он попытался подняться, и я поспешила ему помочь. Он склонился вперед, харкая кровью, борясь за вдох отказывающими легкими. Когда солдат наконец снова осел на подушку, его слабое дыхание сопровождалось ужасным булькающим шумом. Он взглянул на меня полными паники глазами и сжал мою руку.

– Не дайте!.. – выплюнул он.

– Шшшш, не надо пытаться говорить.

– Не дайте… – снова попробовал парень.

Каждое слово давалось ему с геркулесовым усилием.

– Не дайте мне утонуть!

Я позволила ему вцепиться в свою руку и заставила себя смотреть ему в глаза. Он знал, что его ждало. Часы, возможно, дни борьбы за каждый вдох, когда он будет давиться, выворачиваться наизнанку и задыхаться, и в конце концов утонет в собственной крови. Я медленно опустила его руку на грудь, подоткнула одеяло. Поискала слова утешения, надежды, ободрения, которые могла бы сказать, но не нашла. Потому что надежды не было. И он, и я это знали.

Я отошла от его постели и выскочила из палатки. Снаружи было темно, и воздух веял блаженной чистотой и прохладой. Я пошла, склонив голову, не зная, куда иду, желая одного: уйти подальше от страданий в реанимации. Повернув за угол, я столкнулась со Стрэп.

– Вот же! – Она поймала мою руку, когда меня повело в сторону. – Стой-ка, старушка. Мы не можем еще и тебя в потери записать.

Она посмотрела в мои глаза повнимательнее.

– Ты уработалась, похоже. Идем, пора сесть и передохнуть.

Женщина завела меня за домик сестер, и мы сели на ступени заднего крыльца, которым редко пользовались. Мы сидели, не обращая внимания на мокрое дерево и грязь, пачкавшие нашу форму, не заботясь ни о чем, кроме необходимости прерваться. Она вытащила из кармана пачку сигарет и предложила мне. Видя, что я колеблюсь, сестра сказала:

– Почему бы и нет. Это единственное, что тут всем позволено.