Дочки-матери

Когда Наталья вышла на улицу, уже смеркалось, хотя было всего часов пять вечера. Спотыкаясь и утопая модными сапожками в грязной снежной жиже, добралась до конечной шестого трамвая. Народу на остановке собралось порядочно, и все нагруженные через край авоськами, свёртками. Лица уставшие, но довольные. Удачный поход: в канун праздника да столько накупили! На Наталью с пустой сумкой поглядывали сочувственно даже мужчины. Видать, нерасторопная дамочка, если, стоя почти рядом с магазином «Смена», умудрилась даже плохонькой поклажи не заиметь. И как она не обратила внимания на большой универмаг, когда шла к Воронцовым? Купила бы девочке платье какое понарядней или юбочку. Да хоть колготы, в конце концов. Вот дурочка! Она же тогда не знала про Люську, шла наугад. Наконец подъехал трамвай, сердито звякая, словно ему самому не терпелось вернуться в депо, а тут встали — вези их до самого Тушина. Наталья успела опередить нахального усатого дядьку и села возле окна. Лицо спрятала в пушистый воротник и привалилась головой к замёрзшему стеклу. Даже глаза закрыла, чтобы думать не мешали. А думать предстояло долго и не слишком радостно.

Галя Воронцова оказалась совсем не такой, какой Наташа её рисовала в воображении. Перво-наперво, внешность молодой женщины совершенно разочаровала. После неухоженной комнаты представлялась молодая развязная деваха, с яркой косметикой и непременно химической завивкой. Нагловатая, смазливенькая и горластая. А Галя оказалась никакой, как сдобная булка до выпечки. Бледная, рыхлая, вялая. Ни одной запоминающейся черты. Вроде не худая, не толстая, а фигура оплывшая, как у тряпичной куклы. Глаза прозрачные, с раз и навсегда застывшим просительным выражением. Тёмно-русые волосы, собранные в хвост и зачёсанные назад, открывали мягкий безвольный лоб, на который то и дело наплывали толстые складочки, если надо о чём-то задуматься. Вся она какая-то сонная, и даже речь медленная и голос не выразительный, как у приглушённого радио. Зато теперь понятна Люськина манера всюду вставлять уменьшительные суффиксы. Наталью всегда коробила манера взрослых людей сюсюкать. Эти Галины: «денюжки», «мяско», «колбаска», «платьишки» и «пальтецо» заставляли вздрагивать каждый раз от гадливости, будто навозная муха норовила сесть на лицо. Господи, как мог брат польститься на эту невзрачную и к тому же совершенно недалёкую женщину? Слишком не вязался её унылый облик со смешливым обаятельным Андреем. Вот спроси сейчас Наталью как на духу при всей своей отзывчивости и пусть грубоватым, но вполне мирном характере — не приняла бы такую невестку, не одобрила. Другое дело — Люська. Даже думать не хотелось, что Галя доводится ей матерью, для неё она дочка Андрюши и всё тут.

На одной из остановок рядом плюхнулась тётка с кучей сумок и пакетов. Из одной кошёлки торчала еловая ветка. Тётка довольная, что захватила место, локти расставила, как баба на чайник, оберегая завоёванное пространство. Трамвай вновь сердито взвизгнул и дёрнулся, еловая ветка хлопнула Наталью по щеке. Стоило бы ругнуться и ушлую тётку одёрнуть, но сил не было, как будто вялая Галина своим тягучим разговором всё вокруг усыпила. Стоило прикрыть глаза, как в голове зазвучал её бесцветный голос и потекла речь как на пластинке давно заезженной или радиоспектакль отслушанный-переслушанный.

— Конечно, Наташенька, вам легко говорить, что, мол, у Люсеньки костюмчика не было. Что ж, в долги влезать ради утренника пустячного, она уж и забыла про него. Я ж мать, мне главное, чтобы у ребёночка покушать было. Разве ж она голодная когда ходила? А платьишко старенькое на ней. Так и то добрые люди дали. На мою зарплату разве накупишься нарядов всяких? Я и сама-то видите, как одета? Вы, Наташенька, привыкли, что муж и брат обновки покупают. Вон и кофточка у вас какая богатая, и пальтишко с песцовым воротником, и сапожки модные, и шапочка меховая.

— Галя, а кем ты работаешь? — сдерживаясь от вертевшейся на языке язвительной колкости, спросила Наталья.

— Я? Да… тут недалеко, в поликлинике гардеробщицей.

— Завидная работа. А что ж другой не нашлось?

— Откуда ж, образования нету, — загнусила Галина. — А так рядом с домом с восьми утра и до обеда. Потом старичок приходит, сменщик. Он до вечера сидит.

— И Люсю после обеда берёшь?

— Зачем? — искренне удивившись и округлив глаза, проронила Галя. — Садики до шести работают.

Наталья еле сдержалась, чтобы по своему обыкновению не ответить резко и, возможно, по-хамски, как всегда, когда собеседник вызывал раздражение, но вновь сдержалась.

— Значит, ты с обеда дома сидишь, а девчонке колготы нормально зашить не можешь?

Галина округлила глаза ещё больше, мягкий безвольный рот приоткрылся. Пошарила в кармане и, не найдя платка, громко шмыгнула носом.