Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Недавно были переизданы две ранние статьи Хайдеггера, «Феноменология и теология» и «Онто-тео-логическое строение метафизики». «Онто-тео-логическое» указывает на понимание Бога как сущего; обе статьи подчеркивают неприятие Хайдеггером теистического Бога как некоего сущего или существа, наряду с прочими[733]. Джон Капуто следующим образом резюмирует основную идею этих статей: «Если Кант пытался положить конец онтотеологическим спекуляциям и заменить их этикой, то Хайдеггер хотел открыть путь, конечно, не для нового витка спекуляций, а для нового размышления о Боге согласно или в пределах онто-тео-логики, – о Боге, который должен возникнуть в результате медитативного опыта нарастания Бытия как проникновения в несокрытость»[734]. Хайдеггер уподоблял поиск истины в религии стремлению (или чувствительности) к

обнаружению, или раскрытию, в противоположность верификации или фальсификации пропозиций. Он считал, что заново открывает древнее понятие истины, которая по-гречески (aletheia)

означала «непотаенность», «несокрытость». В результате получилось скорее медитативное или созерцательное, чем аргументативное понимание философии, что стало очевидным в его зрелом, позднем творчестве. Для Хайдеггера это было возвращением к более древней по сравнению с платонической традицией форме философии. У Платона начинается взгляд на истину скорее как на «правильность» (по-гречески orthotes), чем «несокрытость». Хайдеггер полагал, что именно озабоченность Платона правильностью представления, проявившаяся в его спорах с гигантами и богами (материалистами и нематериалистами) того времени, отклонила философию от ее первоначального призвания[735].

Отсутствие интереса к логическому анализу и пропозициональным доказательствам проявилось во многих работах Хайдеггера, особенно в «Письме о гуманизме»:

Бытие как стихия мысли приносится в жертву технической интерпретации мышления. «Логика» возникает со времен софистики и Платона как санкция на такую интерпретацию. Люди подходят к мысли с негодной для нее меркой. Мерить ею – все равно что пытаться понять природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели… Названия вроде «логики», «этики», «физики» тоже возникают лишь с тех пор как подходит к концу самобытное мышление. Греки в свою великую эпоху мыслили без подобных клише. Даже «философией» они свою мысль не называли. Мысль приходит к концу, когда уклоняется от своей стихии[736].

Настоящая философия черпает вдохновение из своего рода поэтической направленности к бытию[737]

.

Представить более конструктивный портрет философии Хайдеггера трудно. Он обосновывает необходимость созерцания бытия, в частности, критикой традиционной метафизики. С его точки зрения, вся западная философия обречена на нигилизм, отрицание императивных норм[738]. Но что если Хайдеггер ошибся в отношении неизбежности нигилизма, однако был прав в том, что мы должны жить и мыслить в направлении к бытию? Другими словами, можно ли считать философскую систему Хайдеггера дополнительным вкладом, например, в успешную форму натурализма или идеализма? Одной из причин, по которым последователи Хайдеггера не согласились бы с подобным синтезом, является огромный вред, нанесенный традиционной западной метафизикой. По мнению Хайдеггера, она привела к забвению бытия, а также к нашему опредмечиванию мира. Более того, проекты Нового времени, вроде декартовского, чудовищным и безуспешным образом превращают человека вопрошающего в беспристрастного, незаинтересованного субъекта. Напротив, по Хайдеггеру, мы суть бытие-в-мире, и философу не нужно обосновывать веру в наше существование. Подобно Кьеркегору и Ницше, Хайдеггер сетует на эпистемологическую традицию, которая в отношении к миру избирает подход наблюдателя. Чтобы дать Хайдеггеру последнее слово, а также еще раз ощутить стиль его произведений, рассмотрим этот призыв в конце статьи о доплатоновской философии. Обратим внимание на то, как Хайдеггер противопоставляет свой подход к бытию ненасытной философии господства. Его аргументация в пользу философии (или поэзии) бытия носит отчасти этический характер: