Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Человек стремится охватить целое земли и ее атмосферу, присвоить себе сокрытую власть природы в форме ее сил и подчинить ход исторического совершения планам и порядкам некоего землеуправления. И тот же мятежный человек не в состоянии просто ответить на вопрос, что есть? или, что это есть? или сказать, что некая вещь есть.

Целое сущего есть единый предмет одной-единственной воли к покорению. Простота бытия рассеяна в одной-единственной забывчивости.

Какой смертный может вымыслить всю пропасть этого смущения? Можно пытаться закрыть глаза перед этой бездной. Можно воздвигать одну иллюзию за другой.

Пропасть не уступает.

Теории природы, учения об историческом свершении не разрешают этого смущения. Они замутняют все это в непознаваемое, ибо сами они питаются из этого смущения, лежащего за различием сущего и бытия.

Есть ли вообще спасение? Оно есть прежде всего и только тогда, когда есть опасность. Опасность есть, если само бытие приходит в крайность и переворачивает забвение, происходящее из него самого.

Но когда же бытие в существе своем у-по-требляет существо человека? Когда существо человека покоится в мышлении истины бытия?

Тогда мышление должно стихослагать над загадкой бытия. Это приносит утреннюю рань продуманного в близость того, что предстоит еще продумать[739].

С точки зрения позднего Хайдеггера, философия играет терапевтическую или освободительную роль в процессе нашей переориентации на бытие[740].

Оставшиеся три континентальных философа, которых мы рассмотрим в данном разделе, находились под влиянием Хайдеггера. Все они разрабатывали свои философские концепции с позиций явного (но не всегда фанатичного) атеизма. Несуществование Бога имело для них важное философское и нравственное значение. Жан-Поль Сартр (1905–1980) приходит к следующему заключению в своем главном философском труде «Бытие и ничто»: «Следовательно, страсть человека противоположна страсти Христа, ибо человек теряет себя как человек, чтобы родился Бог. Но идея Бога противоречива, и мы теряем себя напрасно: человек оказывается тщетной страстью»[741]. Сартр и Альбер Камю (1913–1960) считают, что теизм предполагает антропоморфную проекцию (на чем Фейербах и настаивал) и крах этой проекции порождает ощущение абсурдности жизни. «Человек сталкивается с иррациональностью мира, – пишет Камю. – Он чувствует, что желает счастья и разумности. Абсурд рождается в этом столкновении между призванием человека и неразумным молчанием мира»[742]. И Сартр, и Камю, и Симона де Бовуар считали, что отсутствие Бога накладывает на нас огромную ответственность за формирование наших ценностей. В «Бунтующем человеке» Камю пишет: «Поскольку трон Всевышнего опрокинут, бунтовщик признает, что ту справедливость, тот порядок, то единство, которые он тщетно искал в своей жизни, ему теперь предстоит созидать своими собственными руками, а тем самым оправдать низложение Бога. Тогда-то и начинаются отчаянные усилия основать царство людей, даже ценой преступления, если потребуется. Это не обходится без ужасающих последствий, лишь немногие из которых мы осознаем»[743].

Мир, созданный каждым из этих философов, как с философской, так и с художественной точки зрения абсолютно случаен. В романе «Тошнота» Сартр выразительно описывает абсурдную случайность жизни: