Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Понятие Бога, на которое уходит столько энергии в философии религии, – это понятие, которое нуждается в тщательном анализе с феминистской точки зрения, но не из-за каких-то там проблем со всемогуществом или с когерентностью теизма, или с совместимостью всеведения с человеческой свободой, а потому, что именно это понятие регулярно используется, чтобы угнетать женщин, чтобы закреплять экономическое и расовое неравенство; и оно угрожает земле[810].

Некоторые представительницы феминистской философии религии работают в рамках христианской, теистической традиции, пытаясь исправить сексистские перегибы изнутри (например, Памела Джонсон, Розмари Рутер, Джанет Соскис), тогда как другие ее представительницы ищут более точное понимание Бога и мира (пантеизм или мир в Боге

[811]) или же отвергают возможность божества, абсолютно не зависящего от человеческого, женского сознания и эмоций[812].

В ответ на феминистскую критику предшествующей (а иногда и современной) философии религии, я сделаю три кратких замечания.

Во-первых, мне кажется, что в основном внимание традиционной и новоевропейской философии религии привлекали благо и справедливость, а не абсолютная власть и знание (что и стало отправной точкой для настоящей книги в первой главе). Акцент кембриджских платоников на божественной благости – политический и теологический, – а не на чисто сверхъестественных власти и знании, был не просто поверхностным увлечением академическими «апориями всеведения». Я сомневаюсь, что Кедворт, Мор, Конвей, Лейбниц, Пейли и другие философы не согласились бы со следующим современным вердиктом Доротеи Зёлле. Если честно, я думаю, что они охотно бы ее поддержали: «Как женщина, я должна спросить, почему так получилось, что люди чтут Бога, самым важным атрибутом Которого является власть, первичная потребность Которого – подчинять, самый сильных страх Которого – равенство…Почему мы должны чтить и любить существо, которое не превосходит, но только подтверждает моральный уровень нашей нынешней культуры, в которой доминируют мужчины? Почему мы должны чтить и любить это существо. если на самом деле это существо – всего лишь нестандартный человек?»

[813] Янцен проводит серьезный критический разбор политических, социальных и культурных последствий такого понимания Бога. На мой взгляд, философы религии Нового времени тоже занимались этим (например, Юм, Фейербах, Ницше, Шелер, Фрейд и Маркс).

Во-вторых, исходя из предыдущего пункта, я считаю, что феминистский интерес к проблеме несправедливости не всегда предполагает отказ от традиционных теологических и философских исследований (в частности, связанных с обоснованием теизма, происхождением мира, адекватностью натурализма – как религиозного, так и секулярного, – и так далее). В следующем пассаже Янцен говорит, что в философских дискуссиях о божественных атрибутах есть нечто настораживающее: «На самом деле феминистки подозревают, что ведущиеся с такой силой споры о тонкостях неразрешимых проблем вокруг понятия христианского Бога в действительности есть путь к соглашению с увековеченной во имя “Его” несправедливостью, или по крайней мере, что превращение подобных споров в главную задачу философии религии отвлекает внимание от более важных вопросов о том, как это понятие Бога связано с несправедливостью на практике»[814]. Философские споры о божественных атрибутах могут

отвлекать. Но неужели внимание к таким вещам, как совместимость всеведения и свободы, ipso facto отвлекает от справедливости? В прошлом эти споры зачастую происходили тогда, когда ценность человеческой свободы оказывалась под угрозой в политическом отношении. Лейбница, например, остро волновали проблемы человеческого достоинства и совместимости человеческой свободы и Божественного провидения, но его озабоченность по поводу политического мира в свое время не имела себе равных. Или же снова вспомним доводы кембриджских платоников в пользу свободы и Божественного суверенитета; я полагаю, что и в первом, и во втором случае они были неразрывно связаны с их аргументацией в защиту политической толерантности и милосердия. На мой взгляд, и другие теистические освободительные движения XX в., выросшие из христианства (или же сформировавшиеся под его влиянием), в значительной мере оперировали Божественными атрибутами[815].