Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

…Человек в своих действиях, на практике и в своих вымыслах представляет животное, которое повествует истории. Истории, которые он рассказывает, устремляются к истине только по ходу развертывания его собственной истории. Но ключевым вопросом для человека является не вопрос о своем собственном авторстве; я могу ответить на вопрос: «Что я должен делать?», если я могу ответить на предшествующий вопрос: «В какого рода истории я могу обнаружить себя в качестве ее части?» Мы являемся частью человеческого общества, играя роли одного или более характеров – роли, которые были лишь очерчены, – и мы должны понять эти характеры для того, чтобы понять, как другие реагируют на нас и как нам реагировать на них.

..Лишите детей историй, и вы оставите их без сценария, крайне неуверенными как в действиях, так и в словах. Так что не существует другого способа приобретения понимания любого общества, включая наше собственное, кроме освоения множества историй, которые составляют исходный драматический ресурс общества. Мифология, в ее исходном смысле, есть сердцевина вещей. Прав был Вико и прав был Джойс. Это же можно сказать о моральной традиции, простирающейся от героического общества до ее средневековых наследников, согласно которой обращение к историям является ключевой частью воспитания в нас добродетелей[929]

.

Такой акцент на историческом повествовании породил масштабное течение в этике. В нарративной этике моральное сознание вовсе не похоже на утилитаризм Милля или категорический императив Канта. Напротив, нравственная жизнь оценивается в конкретных исторических условиях и по отношению к жизни, а не к абстрактным принципам[930]: